над вагонами, над головами пассажиров. «Увага! Увага!» — звучит предупреждение с мягким украинским «г».

— Эй, хлопцы, Юра, Миша! — кричит нам дядя Коля с вагонной площадки. — Вы что, не слышали? Увага!.. Внимание! Или пешком пойдёте до Мардаровки?

Честно сказать, я уже забыл это слово: «увага». А может, и не слышал его ни разу, когда был маленьким, ни от дедушки, ни от бабушки. И от мамы не слышал. И в песнях украинских оно никогда не звучит. Если уж признаться, оно мне вовсе не нравится. Разве слово «внимание» кому-то непонятно?

Утром, ещё до стоянки в Киеве, вагонное радио заговорило по-украински. Но я не сразу догадался, что это за язык, настолько он был непохож на простую крестьянскую мову дедушки и бабушки. Или на слова песен, звучавших под соломенными и камышовыми крышами наших хат. То, что быстро-быстро произносилось по радио, огорошивало меня великим множеством полупонятных или вовсе не понятных слов. Через минуту-две такого слушания начинало казаться, что это неугомонное радио просто-напросто кривляется над речью, которую я впитывал в себя с первых дней жизни. «Это, наверное, и есть тот самый придуманный язык, — соображал я, — про который мне рассказывал отец. Будто бы после революции на Украине появилась целая орава учёных, и они занимались придумыванием новых украинских слов, потому что хотели, чтобы украинская речь как можно больше отличалась от русской. «Эти хлопцы так старались, — усмехался отец, — что насочиняли кучу совсем уж несуразных словечек. Например, им не нравилось «скамья», «скамейка», и они изобрели слово «пидсрачник». А вместо «самолет» — «самопэр». «Самопэр попэр».

И вот теперь, как только состав отплыл от вокзальных зданий, из вагонного репродуктора снова как-то чудно затараторило и загромыхало.

— Дядя Коля, — свешиваю я голову с верхней полки, — а что значит господарство?

Газета, купленная в Киеве, слетает с дядиного лица, какое-то время он глядит на меня в недоумении.

— Господарство?.. Ну… это значит хозяйство.

«Но чем же хозяйство людям не угодило, — ворчу я про себя, — почему вместо него господарство понадобилось?»

— А керивництво? Дядя Коля, керивництво что значит?

Газета опять отпрыгивает вбок. Теперь уже в дядином голосе слышится лёгкая досада:

— Керивництво означает ру-ко-вод-ство. А тебе зачем это?

— Просто я думаю: зачем понятное слово заменили на непонятное, на какое-то керивниц-т-ц-т-во!

Миша прыскает в кулак, а дядя Коля укоризненно машет нам пальцем и снова отгораживает лицо киевской газетой.

Так мы с Мишей затеваем игру в непонятные слова — до самой Мардаровки. Надо только быть повнимательней, чтобы уследить, когда из репродуктора выскочит ещё что-нибудь смешное. Ждать приходится совсем недолго.

— А реагуваты, дядя Коля?

Он швыряет газету на пол, и затылок его отрывается от подушки.

— Ну, что — реагуваты? Чего ж тут непонятного? Реагуваты — значит реагировать.

Тут мне приходит на выручку Миша:

— А реагировать что значит?

— Да чтоб вас разнесло! — горячится дядя Коля. — Вот ещё пристали, почитать не дадут… Это ты, Миша, у него спрашивай, а не у меня, что значит реагировать. Это они там в Москве понапридумывали: реагировать, квалифицировать, фальсифицировать. Целый вагон!.. Ну, телеграфировать, компостировать — это нужные слова, а остальное зачем, когда реагировать означает всего-навсего обращать внимание…

* * *

Он поднимает газету с пола, отряхивает, ворочается на одеяле, ворчит что-то про себя, пытается читать, но через минуту мы видим, что он задремал, и газета, колышемая дыханием, скучает без его схватливых глаз.

Да, дядя Коля знает много. Он в Мардаровке — начальник почты. У него в подчинении почтальоны и даже телеграфист, что принимает и отправляет телеграммы, простые и «молнии». От моего отца, который всегда с весёлым восхищением говорит о старшем брате, я слышал, что когда-то, ещё до коллективизации, дядя Коля сам разносил почту по окрестным сёлам, деревням и хуторам. Ни лошади, ни велосипеда на ту пору у них в доме не было, а отшагать за день ему надо было не меньше пятидесяти километров. Распределял почту на две ходки в неделю, сумка с газетами и письмами получалась тяжёленькая, да и обратно на станцию кое-какие письма нёс. Зато стал тогда дядя Коля отличным пешеходом, и узнала его вся мардаровская сельская округа. На Рождество и на Крещенье возвращался домой с двумя поперёк груди перекинутыми связками праздничных пшеничных калачей, которые из хат ему выносили ещё горячими. И когда подходил в темноте к своему двору, обгонял его свежий дух хлебных перевитней, текущий в студёном воздухе быстрей человека.

Города с каждым годом всё больше подкидывали на село газет, и дядя Коля, привыкший прочитывать то, что людям носит, однажды не выдержал: уселся писать письмо в Москву с жалобой на работников редакций и типографий, которые не экономят народное добро — бумагу и краску, потому что в разных газетах очень часто печатаются одни и те же большие статьи, доклады и речи. Письмо своё он адресовал лично пролетарскому писателю Максиму Горькому, зная, что тот послания трудящихся граждан читает и на многие через газету отвечает. И, вышло, не зря отправил жалобу именно Горькому! Спустя месяц или два в «Известиях» нашёл статью «о бумаге» за подписью знаменитого автора, и в ней были добрые строчки о молодом корреспонденте с маленькой украинской станции, который обеспокоен неэкономным расходованием газетной бумаги.

…Я с нетерпением поглядываю на спящего своего дядю. Не забыть бы спросить у него, когда проснётся, упомянул ли Максим Горький название станции, а главное, сообщил ли всем читателям нашу фамилию? И бережёт ли дядя Коля ту газету? Может быть, он вырезал ножницами статью писателя? Он ведь часто вырезает ножницами статьи из разных газет, украинских и русских, если что-то там его удивило или ошеломило, и спешит поделиться новостью с другими. Его письма к нам в Москву с первого взгляда отличишь: по округло-крупному, накренённому влево почерку и по тому, что конверты пухлые; кроме самого письма в них всегда найдёшь три, четыре, пять газетных статей — всё больше про какую-нибудь небывальщину: про нежданные снегопады в знойной пустыне, или про лечение от всех болезней с помощью пчелиных укусов, или про бедолагу-женщину, которая подавилась куском мяса, стала пропихивать этот кусок ложкой да проглотила и ложку, но обошлась без операции, потому что ложку извлекли с помощью сильного магнита…

Читая такие статьи, как эта последняя, отец начинает хохотать до слёз и мотать головой: «Ой, Коля, ой, весёлый человек!» Редко какое чтение так веселит отца. Лишь однажды, я помню, он просмеялся всё утро воскресное — это когда читал нам с мамой, в кровати лёжа,