НА ПУТИ К УСПЕХУ

Сложность была еще и в том, что ни один из маркофьевских экземпляров диссера невозможно было прочесть: забирая работу из переплетной мастерской, он сунул тома в портфель со сливочным мороженым. И забыл про них. Мороженое растаяло. На свет извлекли уже цель-носклеенные кирпичи, разлепить страницы не представлялось реальным. Этими кирпичами теперь и потрясали оппоненты, сетуя, что даже выжимки, реферата Марко-фьев не сделал. Времени же на перепечатку работы не оставалось. Все, казалось, должно было пойти прахом…

В довершение из городка, где жили его родители, пришла телеграмма, извещавшая о тяжелой болезни матери. Проведать старушку отправилась Маргарита. Она вернулась необычайно быстро, сильно удрученная и поникшая.

Подняли было вопрос о переносе защиты, но тесть Маркофьева объяснил: делать этого нельзя — иначе несчастья Маркофьева подкосят.

Накануне защиты он появился. Небритый, помятый, опухший от слез. С известием, что мама скончалась.

ФУРОР И ТРИУМФ

На защиту, как я уже сказал, он пришел в трауре.

Выступление Маркофьева, его рассказ о чудодейственной пене, которой, при отсутствии снега, можно накрывать озимые, используя эту пену и в качестве подкормки, — произвели на всех сильнейшее впечатление. Новизна подхода к решению задач, смелость поиска были налицо. Была вывешена и таблица с результатами опытов, правда, немного засаленная и захватанная, но наглядно свидетельствовавшая о грандиозности проделанной работы. Когда я увидел эту таблицу, мне стало дурно.

ПРЕПОДАННЫЙ УРОК

На банкете я приблизился к нему и сказал:

— Ты бы таблицу на чистый ватман перечертил…

— Пусть моя защита послужит тебе уроком, — ответил он. — Ну и пыхтишь ты над своими бумажками. Но ничего из этого не выходит. А я и не прилагаю особых усилий, а успех сам катит в руки. Потому что я всегда следую душевной склонности. Для этого и рожден.

* В ЖИЗНИ НАДО ЗАНИМАТЬСЯ НЕ ТЕМ, ЧТО НРАВИТСЯ, А ТЕМ, ЧТО ХОРОШО ПОЛУЧАЕТСЯ.

ГЕНИЙ

И еще он сказал:

— Мы с тобой как Моцарт и Сальери. Ты — пыхтишь, сопишь, а я — порхаю. Моцарт ведь тоже гулял, бабничал, был легкомыслен… И создал прекрасные шедевры. А Сальери сопел от зависти, но оставался ремесленником, вроде тебя. Нет в его творениях блеска, полета фантазии, искры гениальности…

ТРАУРНЫЙ ПЛАТОЧЕК

Прямо из банкетного зала, по мобильному телефону Маркофьев набрал номер и закричал в трубку:

— Да, мамочка, защитился! Все отлично!

Я уставился на него. Он перехватил мой взгляд.

— Волнуются старики, а ты как думал, — сказал он. И, достав из кармана траурный платочек, скомкал и промокнул лоб.

ВОЗЛЕ АВТОМОБИЛЯ

Уходя с маркофьевского банкета, где на моих глазах он побеседовал со своей безвременно скончавшейся, а затем счастливо воскресшей мамашей, я увидел, что возле моей (то есть родительской) машины кто-то копошится. И узнал в этом «ком-то» Маркофьева. Я остановился как вкопанный, как громом пораженный.

— Ты что здесь делаешь?

— Сам, что ли, не видишь? — ответил он. — Пытаюсь открыть твой драндулет. Ну, ты чего вылупился? — и он улыбнулся: видимо, мой растерянный вид развеселил.

— Зачем? — спросил я.

— Как зачем? Нужна машина. А я привык в твоей ездить… На охоту…

СПРОСИТЕ — И Я ОТВЕЧУ

Вы меня можете спросить — и я вам отвечу: отчего я не покинул его, не сбежал, не послал куда подальше? Ну, во-первых, это он меня не бросил. Остался единственным моим другом.

А во-вторых, сколько раз я пытался отчалить, сорваться, уйти, забыть и не вспоминать его… Но само провидение упрямо сводило нас вместе.

Так секретарь и биограф великого Гете Эккерман, подробно запечатлевший каждый миг своего общения с гением и выпустивший впоследствии книгу «Мои разговоры с Гете», постоянно находился рядом со своим кумиром.

Что ж — не так это мало: сделаться биографом великого человека и сохранить для истории мельчайшие подробности его быта, привычек, образа мыслей.

После разговоров с Маркофьевым я и точно начинал смотреть на мир другими глазами. Я был изгой, урод с исковерканной психикой, который видел все в неверном, искаженном свете, а Маркофьев терпеливо разъяснял мне мои ошибки и вправлял мозги. Ставил их на место. Излечивал. Исцелял.

Не следует забывать и о том, что Маркофьев воспитывал мою дочь. Заботился о моей жене. Нет, я не мог с ним расстаться.

ДЕТИ

Дети — продолжение наших достоинств и недостатков. И если что-то в них плохо, это наша вина. В них лишь развилось то, что присутствует в нас самих, в ком-то из двоих родителей.

Сами дети — ни при чем.

МАРКОФЬЕВ КАК ПЕДАГОГ

Это счастье, что Катя попала в руки такого педагога, такого тонкого и глубокого наставника, как Маркофьев.

— Если бы в детстве я соблюдал все, что требовали от меня взрослые, я бы сошел с ума, — говорил он. — Даже невозможно вообразить, что бы со мной стало! Эти скучнейшие правила, придуманные унылейшими из людей! «Мой руки перед едой», «Переходи улицу в положенных местах и на зеленый свет», «Уступай места пассажирам с детьми и инвалидам»… Почему за меня решают, мыть мне руки или не мыть и на какой свет идти?

Благотворность его воздействия на мою дочь проявилась очень быстро, почти сразу же.

В день рождения я пришел к ней с подарком. Дома ее не было, дожидаться я не стал. Ушел и надеялся, Катя мне позвонит. Но она не звонила. Я сам набрал номер.

— Угодил я тебе? — спросил я.

— Ага, — ответила она.

И все. И больше ни слова. Ни «спасибо», ни «как дела?», уж не говоря о том, чтобы произнести фразу, которой меня учили благодарить за подарки: «Это была моя мечта, и теперь она исполнилась»…

То, на постижение чего я потратил целую жизнь, далось моей дочери мгновенно.

О ВОЛШЕБНЫХ СЛОВАХ «СПАСИБО» И «ПОЖАЛУЙСТА»

ПРИУЧАЙТЕСЬ НИКОГО НЕ БЛАГОДАРИТЬ, и как только это начнет вам удаваться — знайте: вы стали человеком иного порядка, чем прежде.

Чувство благодарности — проявление низшего уровня, все равно как у собаки по отношению к человеку. Хочется вам ощущать себя собакой? Или же хочется ощущать себя небожителем? У богов свои отношения между собой. И с низшими, теми, кто под ними.

О, это особое искусство — промолчать, когда от тебя ждут произнесенного «спасибо». Не протянуть руку для приветствия. Не дать ребенку шоколадку. На такое способны только экземпляры очень высокой пробы, которые находятся вне подобных условностей. Жалкие людишки суетятся, хлопочут, что-то выгадывают, одалживаются друг у друга, о чем-то просят, помогают один второму, радуются, если их мелкие делишки выгорают…