— Погоди, это лишь первая часть моей теории. То, что обычный человек испытывает во сне, люди незаурядные проживают в состоянии транса — это ясновидящие, сумасшедшие, художники и мистики.

— Вот-вот, сейчас я позову Кодовилью[122].

— В приступе безумия душа испытывает нечто похожее, если не тождественное, тому, что испытывает каждый человек в момент засыпания: она покидает тело и входит в другую реальность. Ты никогда не задумывалась над выражением «быть вне себя»? И над такими словами, как «отчуждение» или «отключение»? Всякий раз, когда мне случалось видеть буйнопомешанного, у меня было жуткое ощущение, что несчастный терпит адские муки. Но теперь я понимаю, что это его душа уже находится в своем аду. Его неистовые движения, страдания, гримасы и поведение дикого зверя, окруженного грозными опасностями, его бредовые речи суть не что иное, как непосредственное переживание ада. Он страдает наяву от того, что мы испытываем в самых жутких кошмарах. В некоторых случаях подобное схождение в адские бездны бывает лишь временным. Это у бесноватых. Подумай, какая верная интуиция заложена в древней мудрости.

— Готтентотов?

— Нет, людей, которые проходили сложные испытания, посильные лишь немногим посвященным, и возвращались к нормальной жизни, словно пробудившись от жестокого кошмара.

— Не понимаю, почему — если твоя теория верна — могут существовать люди, которые видят также рай. Ну конечно, они есть, глупышка. У тебя самой разве не бывает блаженных снов? А в домах для умалишенных, разве ты не встречала тихих, улыбающихся безумцев, никому не причиняющих зла? Теперь слушай внимательно, что я скажу. Такое отключение может быть также вызвано по своей воле. Это бывает у мистиков, у поэтов: «Je dis qu'il faut être voyant, se faire voyant!»[123]

— Ну, если не застану Кодовилью, позову разоблачителя мистификаторов.

— Хороша, нечего сказать. Не хватает лишь, чтобы ты спустилась на самые нижние ступени позитивизма. А еще смеешься над беднягой Аррамбиде. Думаю, по сути оба вы из одного теста.

Сабато поднялся, чтобы уйти. Он явно был раздражен.

— Нет, нет, и не думай. Теперь тебе не удастся сбежать от меня без объяснений.

— Ну, ладно. Я уже сказал, что некоторые люди могут достигать по своей воле такого отключения или отчуждения. Этому способствует сильное желание и пост, упорство в достижении цели и, разумеется, врожденные способности, небесное или демоническое вдохновение. Подобное дано мистикам. Экстаз. Посмотри, язык никого не обманывает, разве что идиотов. Extasis[124]. Выйти из себя, выйти из собственного тела, переместиться в вечность, как, например, йоги. Такая смерть, чтобы возродиться в другом мире, освободившись от временной тюрьмы. То же и с художниками. То, что сказал Платон, на самом деле не что иное, как убеждение древних: поэт, вдохновленный демонами, повторяет слова, которые никогда бы не произнес в здравом уме, описывает видения сверхъестественных мест — точно так же, как мистик. В этом состоянии, как я уже говорил, душа обладает восприятием, отличающимся от нормального, стираются границы между объектом и субъектом, между реальным и воображаемым, между прошлым и будущим. И подобно тому, как невежественным людям являлись видения и они произносили слова неизвестных им языков, невинная, чистая девушка, вроде Эмили Бронте сумела написать такую страшную книгу. Как могла бы ее сочинить душа иная, чем у Хитклифа[125], подвластная инфернальным силам? Освобождением души художника от плоти в момент вдохновения можно также объяснить пророческий смысл, которого он достигает иногда, пусть в загадочной, символической или двусмысленной форме сновидений. Что отчасти вызвано темнотой, окутывающей тот континент который душа наша видит как бы через мутное стекло, — ведь освобождение от плоти не полно. Отчасти же, пожалуй, тем, что наше рационалистическое сознание не способно изобразить вселенную, которая не управляется ни повседневной логикой, ни принципом причинности. А также тем, что человек, видимо, не способен вынести видения ада. Тут просто действует инстинкт самосохранения.

— Чей инстинкт?

— Инстинкт тела. Я уже тебе говорил, что во сне или в состоянии вдохновения мы не вполне освобождены от тела. И инстинкт самосохранения предохраняет нас масками, как асбестовые костюмы — смельчаков, которым надо входить в пламя пожара. Предохраняет нас масками и символами.

Беба смотрела на него. Смотрела с иронией или с нежностью? Возможно, с той смесью иронии и нежности, с какой матери смотрят на своих детей фантазеров, играющих с невидимыми сокровищами или с собаками.

— О чем ты задумалась? — подозрительно спросил C.

— Ни о чем, дурачок. Задумалась, вот и все, — ответила она, глядя га него с тем же выражением.

— Ну ладно, продолжаю. Богословы много рассуждали об аде и иногда доказывали его существование, как доказывают теорему. Но только великие поэты открыли нам истину, рассказали, что они видели. Вспомни — Блейк, Мильтон, Данте, Рембо, Лотреамон[126], Сад, Стриндберг, Достоевский, Гельдерлин, Кафка. Какой смельчак решится подвергнуть сомнению свидетельства этих мучеников?

Он посмотрел на нее почти сурово, словно требуя отчета.

— Они видят сны за всех нас, — почти выкрикнул он. — Они осуждены, пойми это, осуждены открыть людям адские пределы.

Он умолк, воцарилось недолгое молчание. Потом, словно разговаривая сам с собой, прибавил:

— Не помню, где я читал, будто Данте всего лишь передавал идеи и чувства своей эпохи, модные богословские предрассудки, широко распространенные суеверия. Тогда это было бы попросту описание сознания и чувств некой культуры. Возможно, тут есть доля истины. Однако не в том смысле, который выдвигают социологи, изучающие чувство ужаса. Я полагаю, Данте видел. Как все великие поэты, он видел то, что обычные люди предчувствовали менее четко. Люди, смотревшие, как он, худой, молчаливый, ходит по улицам Равенны, шептали с благоговейным страхом: вот идет тот, кто побывал в аду. Ты об этом знала? Буквально так говорили. Это была не метафора — люди верили, что Данте побывал в аду. И они не ошибались. Ошибаются нынешние умники, эти кичливые всезнайки.