Аланна испытывала глубокую обиду.

Похоже, князя интересовало только свое собственное благополучие и собственное будущее. А она-то всегда думала, что он не такой, как те ограниченные эльфийские князья, что заседают в Высоком Совете и называют себя Владыками Мира, который постепенно превращается в груду развалин. Эльфийская империя давным-давно уже не так велика, включает в себя только земли на юге, граничащие с морем. Род сыновей Мирона ослаб и так сильно затосковал по отрешенности Дальних Берегов, что потерял свои древние добродетели и ценности. Лорето был лучшим тому примером.

Аланна закрыла глаза, чтобы сдержать слезы. Она уже надела белоснежное праздничное одеяние, и за ней вот-вот должны были прийти, чтобы она исполнила ежедневный ритуал. От Верховной священнослужительницы Шакары ожидали, что при этом она будет излучать непоколебимую уверенность и глубокое убеждение в том, что пророчество исполнится. И слезы здесь ни к чему.

Но Аланна не была убеждена, а в сердце ее царили печаль и гнев. Гнев из-за позорного предательства Лорето, печаль о том, что жизнь ее — жизнь пленницы.

Хотя ее служба и происхождение обеспечивали ей все возможные привилегии, она была заточена в храме, привязана к железным правилам и ритуалам, которые не позволяли ей делать то, что велит сердце. Если бы она могла поступать по своему усмотрению, то давным-давно покинула бы Шакару, сев на первый же корабль, отплывающий к Дальним Берегам в отчаянных поисках того, что могло бы изменить ее монотонную жизнь. С этой точки зрения она даже не могла винить Лорето за принятое решение, но от этого было еще тяжелее.

Представители ее народа покидали этот мир один за другим; скоро никого из них не останется в амбере, и падут гордые стены Тиргас Дуна. Гордость эльфов падет, а Аланна будет обречена наблюдать это падение до самого конца, и столетиями ждать того, что никогда не сбудется.

Как же хотелось Аланне вырваться отсюда.

Как она сожалела о том, что вынуждена исполнять свои обязанности.

Почему не происходит ничего, что могло бы изменить все это?

Служанка постучала в двери и сразу же вошла в комнату. Она пришла за Аланной.

Ритуал начинался снова, в бесчисленный по счету раз…

Раммар пережил тысячу смертей.

Орк висел на головокружительной высоте на канате, обвязанном вокруг его живота, и постепенно прощался с жизнью. Яркими вспышками перед его мысленным взором возникали подвиги (и ему приходилось признать, что их было постыдно мало). Беспомощно болтаясь в воздухе между жизнью и смертью, Раммар клялся себе измениться, если только он переживет это безумие, а не расплющится мерзким жирным пятном у подножия стены.

Если бы ситуация позволяла, он громко завопил бы о том, как ему страшно. Но даже охваченному паникой Раммару было ясно, что тем самым он привлечет к себе внимание стражников, а это было еще менее здраво, чем висеть над пропастью на канате, угрожающе скрипевшем от каждого дуновения ветра.

Раммар пытался по возможности помочь брату, который тащил канат, но на обледенелой стене сапоги не находили опоры, поэтому оставалось только беспомощно раскачиваться. Другого выхода, кроме как поверить брату, у него не было — в понимании Раммара это было сущим кошмаром. И, хотя именно Бальбок сейчас буквально держал его жизнь в своих лапах, злость Раммара на него росла с каждым мгновением. В конце концов, ведь один Бальбок и виноват в том, что он оказался в этом дурацком положении — точнее, повис. Ну что за бредовая идея — втаскивать его на канате!

Когда Раммар наконец достиг окна, он истрепал себе все нервы и пребывал в несколько раздвоенном состоянии. С одной стороны, он испытывал невообразимое облегчение по поводу того, что это рискованное приключение окончилось, а с другой стороны, его едва не разорвало, когда он увидел ухмыляющуюся физиономию Бальбока.

— Ну как? — вдобавок ко всему спросил худощавый орк. — Повеселился, а?

— Повеселился ли я? — Изрыгая самые страшные орочьи проклятия, Раммар протиснулся в окно, внезапно показавшееся ему чересчур узким, и спрыгнул на пол. Колени подгибались, словно складные. — Ты хочешь знать, повеселился ли я?

Бальбок кивнул.

— Нет, дурья твоя башка, я не повеселился! Интересно, понравилось ли бы тебе висеть привязанным к веревке на головокружительной высоте, а тебя при этом еще потихонечку тянули бы вверх? Это было унизительно, понимаешь?

Бальбок посмотрел на него остановившимся взглядом. Честь не входила в список тех вещей, которые особенно ценили орки. Наоборот, они обычно прилагали максимум усилий, чтобы растоптать чужую честь. Если же орк размышлял о собственной чести, он считался человечным и изнеженным.

Все это Раммар осознал в один миг, потому что, засопев, замахал лапами.

— Ладно, — проворчал он, — забудь. Главное, что ты не уронил меня, и мы оба теперь наверху. То есть — а где именно мы находимся?

— Похоже на длинный коридор, — ответил Бальбок, указав на ход из белого камня, в котором на равном расстоянии друг от друга были проложены поперечные ходы. Вдоль стен стояли колонны, и все здесь освещалось тем же холодным, нереальным голубоватым светом, который сиял с башни храма.

— Придурок, конечно же, это длинный коридор, — ответил Раммар. — Вопрос только в том, куда он ведет. И как, пламя Курула, нам найти в этом лабиринте карту, которая нужна колдуну?

Вместо ответа Бальбок наморщил нос, принюхался и тихонько вымолвил:

— Кто-то идет.

Они с братом переглянулись, а потом спрятались за колоннами у противоположных стен.

Минула пара ударов сердца, и когда Бальбок рискнул осторожно выглянуть из-за колонны, он увидел эльфа. На нем было просторное одеяние из блестящего шелка, таинственно сверкавшего в голубоватом свете. Его волосы были коротко острижены, так что виден был признак расы: остроконечные уши, не торчавшие, как у орка, а прилегавшие к голове.

Все остальные признаки эльфийской породы тоже были налицо — те признаки, которые делают эльфов в глазах орков самыми отвратительными созданиями во всем сохгале: белая кожа, из-за которой все они похожи на ходячих мертвецов, узкие водянисто-голубые глаза, высоко очерченные брови, которые, по мнению орков, свидетельствуют о подлости этих существ, и вообще вся точеность их фигуры и движения; казалось, вместо того чтобы ходить, эльфы парят над землей. Орков это приводило в бешенство. Что можно думать о существе, приближение которого не выдают громкий шум и топот?

Эти эльфы вечно подкрадываются, вечно болтают впустую, делают многозначительные замечания, ведут себя, словно бабы — все это приводило в отчаяние порядочных орков, так что вполне понятно было, почему оба народа с самого начала времен друг друга терпеть не могли. Между людьми и орками еще можно найти кое-какое сходство, не зря же они когда-то были союзниками, хотя кончилось все это разладом. Но эльфов и орков разделяла пропасть, шире любого моря и глубже самой глубокой лужи Курула. Они были словно день и ночь, и никто ни на чей счет не обольщался.