Архимед с Гошей переглянулись и дружно пожали плечами.

— Только в карты с ним не садись, — предупредил на прощание Архимед.

По ласковому вечернему солнышку Таня отправилась изучать окрестности, а оставшиеся принялись с удвоенной энергией поглощать запасы экспортной «Столичной», которой в холодильнике оставалось еще фугаса три. За этим занятием их и застала Таня, вернувшись с прогулки, которой осталась вполне довольна.

— Холодненькой, с устаточку, а, мать? — радушно предложил Никита, завидев ее на пороге. («И опять на него не похоже», — подумала Таня.) — Вот еще!

— Ну, тогда давай сооружу тебе фирменный коктейль «водкатини». Вроде на кухне я ликерчик неплохой приметил.

Он утопал на кухню, а Максимилиан принялся разглядывать Таню с такой надрывной тоской, что она не выдержала, досадливо поморщилась и вышла на крыльцо покурить. Потом вернулась, приняла высокий стакан, в котором пенилось что-то желтое и стучали кубики льда…

Вот, собственно, и все. Сразу вслед за этим настало омерзительное пробуждение в спальне на втором этаже. А в промежутке… Опоили какой-то дрянью и надругались, как над героиней мещанской мелодрамы. И кто?

Таня встала, извлекла из холодильника початую бутылку водки, налила полный стакан и вышла в гостиную.

— Вставай! — Она брезгливо ткнула Максимилиана носком кроссовки в бок. Тот мученически застонал, перекатился на спину и разлепил мутный левый глаз.

— Выпей!

Таня опустилась на корточки и поднесла стакан к его губам. Он жадно глотнул, поперхнулся, закашлялся, вновь припал к стакану, допил до конца и резко сел.

— Уходим. Даю на сборы десять минут.

— А-а? — Он глазами показал на стакан.

— На станции получишь литр. И двести рублей лично от меня. За освобождение Кремля.

Электричка ушла за шесть минут до их прихода. До следующей ждать два часа.

Долго. Сгрузив Максимилиана на перроне, Таня сошла на площадь позади станции, окинула ее взглядом и остановилась на серой, явно казенной «волге», возле которой крутился совсем молоденький вихрастый парнишка в летней матерчатой кепке. Увидев, как она направляется к его карете, он широко улыбнулся и раскрыл дверцу.

— Прошу! В Дом творчества?

— В Москву. — Улыбка мгновенно покинула круглое лицо. — Пятьдесят до Кунцева, до Алтуфьевского семьдесят, — на том же выдохе закончила Таня.

— Да ты чего… — начал он, потом махнул рукой:

— А, садись, коли не шутишь.

С ветерком домчим.

— С ветерком, — повторила Таня. — Спешу я, хороший мой…

В дороге было время обдумать ситуацию. Не смертельно, но хорошего мало.

Нет, разумеется, Павел — современный молодой человек, чуждый всяким там средневековым страстям относительно непорочности невесты (тут Таня невесело усмехнулась, вспомнив про шкуру неубитого медведя), но если он будет у нее первым, то сумеет оценить это по достоинству… Сумел бы. Но теперь…

Утраченного не вернешь.

Да так ли уж и не вернешь? Вспомни Ангелочка.

Эта видавшая виды двадцатидвухлетняя оторвочка с невинными васильковыми глазками и розовой поросячьей кожей, выглядевшая от силы на шестнадцать, краса и гордость Алевтининого цветника, напрочь исчезла после успешного дебюта на ранчо.

В ответ на Танин запрос Алевтина рассказала историю весьма интересную и поучительную. Ангелочек, девушка рассудительная и способная видеть перспективу, давно уже присматривала себе надежного жениха, по возможности иностранного или хотя бы иногороднего, никак не связанного с ее нынешней жизнью и работой. В свободные дни и вечера она с этой целью захаживала на концерты, вернисажи, в театры. Очень скоро ей повезло — она познакомилась с Нукзаром, студентом консерватории, жгучим южным красавцем, весьма, впрочем, скромным и благонравным.

Запавший на свежую девчоночью красоту Ангелочка, Нукзар не совладал со своим страстным темпераментом, а наутро, исполненный праведного раскаяния, сделал заспанной любимой официальное предложение. Немного покобенившись для виду, Ангелочек это предложение приняла. Но для того, чтобы избежать скандала и соблюсти все приличия, нужно было решить одну чисто техническую проблему. Дело в том, что зажиточная семья Нукзара строго придерживалось вековых традиций, одна из которых заключалась в том, что каждая входящая в семью женщина наутро после свадьбы должна была предъявить строгой и дотошной комиссии доказательства утраты девственности в первую брачную ночь. Всякие халявные варианты, вроде того, каким воспользовалась та испанская принцесса, наутро показавшая новой родне флаг Японии, исключались начисто. Услышав такие вести. Ангелочек пустила слезу, а Нукзар, запинаясь и пряча глаза, рассказал, что проблемы такого рода возникают не у них одних и что специально для устранения таких проблем в соседней республике существует одна почти легальная клиника. Недешево, зато с полной гарантией. И Ангелочек отправилась в ереванское предместье…

А Таня все выворачивала себе мозги набекрень, мучительно гадала, как поступить. Может, и простила бы. Подошел бы и сказал, мол, спьяну. Нет. Со зла.

Знала кошка, чью мышку съела. Такое не прощают.

Никитину высотку нашли без труда — она одиноко торчала длинным пальцем в небо на фоне зеленых насаждений. Если со вчерашнего дня планы не претерпели изменений, он должен быть здесь, и один. Согласно сценарию, в начале четвертого за ним должны заехать Ада с дядей Кокой, чтобы препроводить любимое чадушко прямо в ЗАГС и сдать непосредственно на руки новому его семейству. Придумка, надо сказать, не блестящая, но в данной ситуации оказалась очень кстати. В Танином распоряжении около часа. Хватит с лихвой.

Поднимаясь в лифте на одиннадцатый этаж, она собралась, успокоилась, сосредоточилась.

— Кто? — услышала она за дверью настороженный голос брата, «соединила нос с грудью» и ответила бархатистым Адиным голосом:

— Открывай, сынуля. Я тебе сладенького привезла.

Он открыл дверь — и был встречен прицельным пинком в пах, отбросившим его к дальней стене прихожей. — Т-с-с, — на всякий случай предупредила Таня Никита поднял голову, опалив сестру ненавидящим взглядом, и начал распрямляться. Не дожидаясь, когда он закончит движение, Таня широким балетным прыжком подлетела к нему и ударила так, как учил Джабраил — двумя руками одновременно, по симметричным точкам над ушами…

Он пришел в себя от хлестких шлепков по щекам. Прямо над ним, щекоча рыжими кудрями, нависало знакомое лицо. Он дернулся, намереваясь оттолкнуть от себя это страшное лицо, но не смог даже пошевельнуться — вытянутые руки, связанные над головой, были накрепко прикручены к массивной дверной ручке, а раздвинутые ноги одна к батарее, другая — к нижней планке шведской стенки, которую Юра установил для поддержания формы. Хотел плюнуть — но обнаружил, что рот забит какой-то тряпкой и плотно заклеен пластырем.