Направившись к двери, Бернье показал на свои руки:

— Пойду отмывать кровь этой свиньи. Рультабийль остановил его:

— А что говорил по этому поводу господин Дарзак? Каково его мнение?

— Только повторял: «Как решит госпожа Дарзак, так и будет. Слушайтесь ее, Бернье». Пиджак у него был порван, горло расцарапано, но он не обращал на это внимания. Его интересовало лишь одно: каким образом этот мерзавец к нему проник. Говорю вам, он никак не мог опомниться, и я объяснял ему снова и снова. Первые его слова по этому поводу были вот какие: «Но ведь когда я вошел в комнату, там никого не было, и я сразу же заперся на задвижку».

— Где это происходило?

— В привратницкой, рядом сидела моя жена; бедняжка словно одурела.

— А труп? Где был труп?

— В комнате господина Дарзака.

— А как все же решили от него избавиться?

— Я точно не знаю, но что-то они придумали, потому что господин Дарзак сказал мне: «Бернье, прошу вас о последней услуге: ступайте в конюшню и запрягите в двуколку Тоби. По возможности не будите Уолтера. Если он все же проснется и потребует объяснений, тогда и ему, и Маттони, который охраняет потерну, скажите следующее: „Это для господина Дарзака, ему в четыре утра нужно быть в Кастелларе, он отправляется в Альпы“. А госпожа Дарзак добавила: „Если встретите господина Сенклера, ничего ему не говорите, а приведите его ко мне; если же встретите Рультабийля, ничего не говорите и не делайте“. Ведь знаете, сударь, хозяйка хотела, чтобы я вышел, только когда окно в вашей комнате будет закрыто, а свет погашен. А потом нам еще труп доставил неприятные минуты: мы-то думали, человек умер, а он возьми и вздохни, да еще как! Остальное, сударь, вы видели и теперь знаете не меньше моего. Помилуй нас бог!

Когда Бернье закончил эту невероятную историю, Рультабийль искренне поблагодарил его за преданность хозяевам, посоветовал обо всем помалкивать, извинился за свою грубость и приказал ничего не говорить г-же Дарзак о только что закончившемся допросе. Уходя, Бернье протянул ему руку, но Рультабийль отдернул свою:

— Нет, Бернье, вы весь в крови.

Наконец привратник отправился к Даме в черном.

— Итак, — начал я, когда мы остались одни, — Ларсан мертв?

— Боюсь, что да, — ответил Рультабийль.

— Боитесь? Почему?

— Потому что, — ответил он незнакомым мне бесцветным голосом, — такая смерть Ларсана, когда он не входил в башню ни живой ни мертвый, пугает меня больше, чем его жизнь.

Он в самом деле был буквально в ужасе. Да я и сам очень испугался. Никогда еще я не видел, чтобы ум его находился в таком смятении. Молодой журналист неровным шагом ходил по комнате, останавливался порой у зеркала, проводил рукой по лицу и вглядывался в собственное отражение, словно спрашивая у него: «Неужели ты, Рультабийль, и в самом деле так думаешь? Кто осмелится так думать?» Как думать? Казалось, он скорее еще только готовится думать. Но этого ему, похоже, не хотелось. Он ожесточенно покачал головой и, подойдя к окну, стал вглядываться в ночь, прислушиваясь к малейшему шуму на далеком побережье и, быть может, ожидая услышать шум катящейся двуколки и стук копыт Тоби. Рультабийль походил на насторожившегося зверя.

Прибой умолк, море совершенно успокоилось. На востоке, на черной воде внезапно засветилась белая полоска. Поднималась заря. И почти сразу же из темноты появился Новый замок — бледный, тусклый, выглядевший точно так же, как мы, словно и он тоже не спал всю ночь.

— Рультабийль, — начал я, внутренне дрожа от собственной дерзости, — ваш разговор с матерью был очень короток. И расстались вы молча. Я хотел бы знать, мой друг, не рассказала ли она вам сказочку про револьвер на ночном столике?

— Нет, — не оборачиваясь, бросил Рультабийль.

— Она ничего вам об этом не говорила?

— Нет.

— И вы не попросили ее объяснить ни выстрел, ни предсмертный крик, походивший на крик в таинственном коридоре? Она ведь закричала, как тогда.

— Вы любопытны, Сенклер. Даже любопытнее меня. Нет, я ее ни о чем не спрашивал.

— И вы обещали ей ничего не видеть и не слышать, даже не спросив ее о выстреле и крике?

— Поверьте, Сенклер, я уважаю секреты Дамы в черном. Она лишь сказала — а я, разумеется, ни о чем не спрашивал! — она сказала: «Мы можем расстаться, друг мой, потому что теперь нас ничто не разделяет», — и я сразу ушел.

— Так она вам сказала, что вас теперь ничто не разделяет?

— Да, мой Друг, а руки у нее были в крови…

Мы замолчали. Я подошел к окну и встал рядом с журналистом. Внезапно он накрыл ладонью мою руку и указал на маленький фонарь, все еще горевший у входа в нижний зал башни Карла Смелого, где был кабинет Старого Боба.

— Уже светает, — проговорил Рультабийль, — а Старый Боб все трудится. Он и в самом деле отважный человек. Давайте-ка сходим, посмотрим, как он работает. Это поможет нам отвлечься, и я перестану раздумывать над мысленно очерченным мною кругом, который связывает меня по рукам и ногам, изнуряет, душит. — Он тяжело вздохнул и добавил, как бы про себя: — Когда же вернется Дарзак?

* * *

Через минуту мы уже пересекли двор и спустились в восьмиугольный зал башни. Он был пуст. На письменном столе горела лампа. Но Старого Боба не было и в помине.

— Однако! — удивился Рультабийль.

Взяв лампу, он принялся осматривать зал. Обошел стоявшие у стен небольшие витрины. В них ничего не изменилось, все экспонаты лежали в сравнительном порядке и были снабжены ярлычками. Мы осмотрели доисторические кости, раковины и рога, «подвески из ракушек», «кольца, вырезанные из диафиза длинной кости», «серьги», «рубила, найденные в слое почвы рядом с северным оленем», «скребки, относящиеся к последнему периоду палеолита», «кремневую пыль, найденную в слое почвы рядом со слоном»; затем вернулись к письменному столу. Там лежал самый древний в мире череп; его челюсть была и в самом деле вымазана красной краской с рисунка, который г-н Дарзак положил сушиться на край стола — туда, куда падал из окна солнечный свет. Я обошел все окна, пробуя прочность решеток, но к ним явно никто не притрагивался.

Увидев, чем я занимаюсь, Рультабийль сказал:

— Что вы там делаете? Прежде чем проверять, не вылез ли он в окно, нужно убедиться, что он не вышел в дверь. Он поставил лампу на пол и принялся изучать следы.

— Пойдите-ка лучше постучитесь в Квадратную башню, — попросил он, — и выясните у Бернье, не вернулся ли Старый Боб. Расспросите Маттони, дежурящего под потерной, и папашу Жака, который охраняет вход в замок. Ступайте, Сенклер, ступайте.

Минут через пять я вернулся — как и следовало ожидать, ни с чем. Старого Боба нигде не видели. Он нигде не проходил.