Мы миновали упитанную рифовую акулу — ее мощное ромбовидное тело отчетливо выделялось на синем фоне. Но волноваться не следовало: она не входила в мой список потенциально опасных хищников, да и кому мы нужны, когда риф изобилует куда более вкусной добычей?

Мы скользили дальше, точно внутри фантастического сна. О таком погружении мы даже не мечтали: практически не исследованный участок, не испорченный туристами и бесчисленными яхтами. Роскошные кораллы, совершенно девственный уголок природы. Мы здесь одни, это наш риф, до появления нашей экспедиции никому не известный, никем не описанный и не названный.

Тут течение вынесло нас за поворот, и картина начала меняться. Я глянул вниз. Риф словно поблек, на смену пришла пустынная песчаная поверхность с голыми скалами и мертвыми кораллами. Все это время я смутно ощущал, что мы плывем все быстрее, но только теперь стало ясно насколько.

Я стремительно пронесся над одной из каменных россыпей, понимая, что скорость резко возросла. Обернувшись к остальным членам группы, я ткнул правым кулаком в левую ладонь: знак «сносит».

Не стоило труда: они уже и сами сориентировались. Все трое висели ниже меня, уцепившись за скалу, над которой я только что проплыл. Их ноги и ласты трепыхались в воде, как вымпелы на сильном ветру. А течение все усиливалось, грозя вынести нас за пределы дайв-сайта.

Я развернулся и попытался спуститься к ним, хотя мне пора уже было всплывать на поверхность. Нас разделяло каких-нибудь несколько метров. Скорость течения не могла превышать нескольких узлов, а казалось, что я двигаюсь против сильного штормового ветра. Я продвигался вперед на жалкие сантиметры, пытаясь зацепиться за спасительную скалу — гребя руками и молотя ногами что есть силы, вытягиваясь вперед всем телом и жадно глотая воздух.

Еще чуть-чуть, и меня унесет прочь. Предыдущая экспедиция чуть не потеряла аквалангиста, которого течением оторвало от остальных и отнесло на два километра. Его обнаружили на поверхности много часов спустя, перед самым заходом солнца. Парню крупно повезло: к этому времени он уже потерял всякую надежду на спасение.

Мне вовсе не улыбалась подобная перспектива. Но здесь, отчаянно сражаясь под водой, я столкнулся с новыми проблемами. Запас воздуха стремительно подходил к концу — быстрее, чем я рассчитывал, — и приходилось следить за индикатором. В глубине души я сознавал, что своими судорожными усилиями только ускоряю течение негативных процессов в организме и повышаю риск развития декомпрессии.

***

Когда мы занимаемся физическими упражнениями, дыхание становится более глубоким и частым. При этом увеличивается приток крови к мышцам и капиллярной паутине, окружающей легкие. Сердце соответственно бьется сильнее и чаще, выталкивая бóльшие объемы крови.

Если в норме я с каждым вдохом «выпивал» примерно пол-литра воздуха из своего акваланга, то сейчас начал заглатывать раз в пять больше. Сердце тоже зачастило. В обычном случае оно перекачивает за минуту около пяти литров крови, но в тот момент объем вырос в четыре, а то и в пять раз.

Всё это — реакция на изменение условий и попытка справиться с новыми нагрузками: помочь мне дотянуться до этой скалы, приблизиться к ней хоть на пару сантиметров. То, что начиналось как легкая расслабленная прогулка, превратилось в отчаянную борьбу за выживание. Но из-за напряженной работы сердца и огромных объемов воздуха, которые прокачивались через мои легкие, моя кровь с каждой секундой все стремительнее насыщалась азотом. Реакция организма на стресс, возникшая, чтобы избежать непосредственной опасности, только добавляла в кровь «газировки»: за эту сиюминутную мобилизацию предстояло заплатить дальнейшими проблемами.

Наконец я все-таки добрался до своих, но долго еще тяжело дышал, восполняя таким образом дефицит кислорода. Время от времени я косился на индикатор. В баллоне оставалось чуть меньше четверти запаса.

Предстояло решать, что делать дальше. Брин, самый опытный аквалангист в нашей четверке, нацарапал что-то на табличке, и мы, сгрудившись вокруг, прочитали: «Возле прохода Уилкса!!!» Я вопросительно посмотрел на него, не понимая, к чему он клонит. Брин продолжал писать: «Судовой ход».

Выбора не оставалось, кроме как всем вместе подняться на поверхность. Приходилось уповать на то, что нас унесло не слишком далеко от катера. Держась друг за друга, мы начали потихоньку подниматься. Достигнув пятиметровой глубины, мы прекратили подъем, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы избавиться от азота, накопившегося в наших тканях.

Я уже представлял, как забурлит моя кровь. Самое время азоту начать выходить из растворенного состояния, возможно, разрывая при этом капилляры в легких. Как правило, трехминутная остановка на глубине пяти метров была для нас пустой формальностью, но мы все же выполняли ее — на всякий случай. На этот раз я не был уверен, что трех минут хватит, и мы постарались задержаться как можно дольше. Правда, речь шла лишь о нескольких дополнительных минутах — воздух у меня кончался, а течение продолжало нас сносить.

Но этого времени вполне хватало, чтобы обдумать наше положение. Подводная экскурсия по мелководью, в теплой и чистой воде оказалась вовсе не такой невинной. Оставалось надеяться, что на поверхности наш катер найдет нас и подберет. Уже настал вечер, и солнце склонялось к горизонту.

К тому же нельзя было забывать о декомпрессии. Пока я чувствовал себя нормально, но сумел ли организм справиться с излишком азота, станет ясно только через сутки. Симптомы кессонной болезни — потеря чувствительности, звон в ушах, боль в груди и в суставах, затрудненное дыхание — проявляются не сразу и нарастают по мере того, как все новые пузырьки азота выходят в кровь.

То, что мне было известно о физиологии дайвинга, оптимизма не внушало. Вообще-то за пределы допустимых показателей мы не вышли, но половина случаев кессонной болезни отмечена именно у тех, кто, как и мы, не выбивался из нормы. А я усугубил ситуацию, работая на пределе физических возможностей, так что за эту пару минут ткани и кровь набрали массу лишнего азота.

Мучительную тревогу в связи с погружениями легко развеять, если в пределах досягаемости есть барокамера. Но прежде чем до нее добраться надо попасть на сушу. В лучшем случае это случится через несколько часов — и то если нас найдут до наступления темноты.

И никакого выхода. Вариантов нет, некуда бежать, если я и в самом деле почувствую себя хуже. Мое тело начало меняться в тот миг, когда я погрузился в воду, — стало приспосабливаться к новой среде, адаптироваться к давлению и вызываемым им переменам. Вдруг показалось смешным и нелепым — забраться в глушь с грузом водолазного оборудования только ради того, чтобы едва царапнуть океан у самой поверхности.

От всех этих хитроумных устройств, позволяющих погружаться в море на несколько метров, на его поверхности проку никакого: там я превращусь в беспомощное существо. Мы наконец поднялись над гладью воды, и еще никогда в жизни я так не радовался возможности выплюнуть загубник и вдохнуть обычный воздух.