— Вот и опохмелился! — стонал старшина, насквозь мокрый от пота. — Ни в одном глазу сейчас… Но сотку принять, как ни крути, следует… Как влипли-то, а?!. Хотя… — Махнул рукой обреченно. — Все равно мне копец.

— Это еще почему? — удивился Кирьян.

Старшина задумчиво погладил прилегшую возле него овчарку. Снял прилипшую к щеке сосновую иголку.

— С километра два мы сейчас отмахали? — спросил трагическим голосом.

— Н-ну…

— Впопыхах утрачен планшет, — продолжил он казенно. — С секретной книгой пограничной службы. И с китайским талмудом, кстати. А каким маршрутом мы заплутали в эту глушь, где и волки срать боятся, неисповедимо. Я всегда знал: армия меня до добра не доведет. Лучше бы уж Кузнецкий бассейн…

— Он-то причем, бассейн?

— Поясню! — Тот снова открыл бутылку, совершив из нее затяжной глоток. — Первому в этой жизни… Поскольку верю, что такие, как ты, не сдают… Я в тебе это сразу просек. Но даже, если и сдашь, что уж теперь… Одно лихо к другому… Я ж тут под чужим именем служу, вот оно как, друг мой ненаглядный.

— О! — сказал Кирьян.

— А дело так было, — поведал старшина с исповедальной нотой в голосе. — Брат у меня, младший. И жили мы, значит, в поселке, в том самом Кузнецком бассейне. Шахты, зеки, мрак. Подоспело мне в армию. Пошел. И угодил, правильно понимаешь, в пограничные войска. Только куда? В Москву, милый мой, в самую что ни есть столицу! И знаешь, где кантовался? В международном аэропорту! Вот, служба была! Праздник! Лепи штампухи в паспорта, сиди в кабинке в парадной форме с умным строгим лицом, и жди, чего обломится. Жвачка там, брелок, сигареты… Правда, все заныкать грамотно надо, иначе — труба! Перед дембелем на журнале с голыми тетками погорел — один француз пьяный в форточку мне сунул. Домой приехал с «губы». А приехал — куда дорога? Или в милицию, или на шахту. А тут брательника моего тоже в армию намылили. А брательник — толковый, в математике горазд, в Москве один раз в институт поступал, да всего балла не добрал. Следующие экзамены летом, а у него повестка — не отвертишься. Мать в слезах, да и отец мне говорит: ты, говорит, все равно в академики не выйдешь, так дай туда брату дорогу… Сравнил я наши фотоизображения на документах — один в один! Ну, думаю, пойду по второй ходке. И — пошел.

— Вот те на! — сказал Кирьян.

— «Вот те на» началось тогда, когда я вместо аэропорта заграничного, чем вся служба представлялась, в тайгу угодил, — сказал старшина. — И, знаешь, даже обидно не было, когда меня, как салагу, «старики» жизни учили, ведь службы-то истинной я и не знал… Вот, — кивнул на собаку, — чем она от своих собратьев, что ночью у всяких интеллигентов по диванам спят, отличается? Понял теперь? Объяснений не надо?

— И потом что?

— Потом… Оттрубил я на нашей заставе, с девушкой из поселка сошелся… Ну, и прикинул: там сопьюсь, тут служба не даст… Там — пыль угольная, здесь воздух родниковый, здоровье…

— А брат?

— Брат — молодец! Поступил в институт, окончил его, в каком-то «ящике» секретном работает, в гости бы съездить надо…

Джулия зарычала.

С шорохом разошлись ветви нависших над ложбиной кустов.

Перед пограничниками стоял китаец. Недавний задержанный. В руке китаец держал планшет. Китаец улыбался.

Кирьян и старшина синхронно перекрестились.

— На, давай, бери, — сказал китаец, протягивая планшет старшине, схватившему его, как голодный пес шмат мяса. В планшете обнаружилась и важная пограничная книга, и конфискованный у их спасителя политический талмуд.

Совершив очередной длинный глоток из бутыли, старшина царственным мановением длани протянул талмуд обратно китайцу. Тот, улыбаясь, отстранил его руку, а затем извлек из-за пазухи точно такой же, с поклоном передав его Кирьяну.

— Пропаганда, — сумрачно проронил старшина, но тут же, озаботившись, принялся изъясняться жестами, трудно передавая мысль о необходимости продвижения двум затерявшимся в тайге воинам в сторону советской границы.

Китаец, уяснив проблему, бесцеремонно выхватил у старшины бутылку, затем предусмотрительно отошел на шаг, и — с бесстыдным достоинством допил все ее содержимое перед потерявшими дар речи воинами. После, вежливо поклонившись, коротко и ясно указал нужное направление. И — пятясь, исчез в кустах.

— Вообще-то, — хмуро сказал старшина Кирьяну, пряча пустую бутылку в вещмешок, — у меня проблема с алкоголем. — Помолчав, прибавил: — Он, бля, закончился.

Вечером, лежа на койке в сумраке спальни соседней заставы, Кирьян вспоминал события прошедшего дня, и в памяти его неотвязно возникала одна и та же картина, словно вычлененная из наносов всего второстепенного: перекопанное поле и множество работающих на нем китайцев…

Ведь они зачем-то расчистили тайгу, и пришли туда жить, и скоро их будет еще больше, и возникнет село, а то и город, что он ощутил сразу же, будто укололся о такое открытие… А здесь, неподалеку, на российской стороне, будет ютиться и доживать свое спивающаяся кучка никчемных людей рядом с бастионом власти — заставой. Почему же так? Почему умножается один народ, и вымирает другой? Или в одном заложена вера и жажда жизни, а в другом — безверие, лень и порок? А может, власть не понимает, что крепятся ее рубежи не только оружием и заборами? Ведь там, где сейчас это голое поле, вскоре возвысится бастион, куда более крепкий, чем одинокая заброшенная застава, — приют не чающих расстаться с ней временщиков…

Нет, он не станет ютиться в приюте. Он построит свой форпост!

«Ремеслуха» привила Федору многие навыки в существовании среди ровесников с характерами сложными и вздорными, и будущая армейская компания представлялась ему сродни прежней, однако угодил он в сборище столь ожесточенного сброда, что ощутил себя брошенным голышом в заросли ядреной крапивы.

Он попал в строительные войска, куда сметался призывной социальный мусор, лишенный доверия в допуске к оружию и к серьезной военной технике. Сюда отбраковывались и приличные ребята с ограничением службы по здоровью, но в то подразделение, куда случаем распределили Федора, словно по выбору отрядили только что отсидевших свой срок уголовников, шпану с приводами и парней с неустойчивой психикой. Родом этот контингент происходил из мест, где градообразующими предприятиями были самогонные аппараты.

Отправили его в Казахстан, на строительство секретного объекта в голой степи, где торчали серые кирпичные домики воинской части, разбросанные поодаль котлованы будущих зданий и — возводящиеся строения, архитектурой напоминавшие двухэтажные приземистые бараки. Все остальное пространство — выжженная зноем земля, тянущаяся за горизонт под сенью горячего белесого неба, куда, как в запретную зону, никогда не залетали облака. Прежде он не видел такой огромной, ровной, как стол, поверхности, пугающей своим безлюдным величественным пространством.