– Ты все нам говоришь? – Взгляд отца был печальным и усталым. – Ничего не случилось?

– Ничего, – сдавленно ответила она, ощущая, как слезы подступают к горлу.

– Дай слово, что вернешься! Я не хочу, чтобы ты там ночевала. Мы с матерью не хотим.

Мать сидела в кресле, глядя в бормочущий телевизор, но ее напряженный вид свидетельствовал о том, что она ловит каждый звук. Александра собралась с духом и ответила уже тверже:

– Я вернусь. Можете не волноваться.

На Китай-городе она оказалась через час. Александра спешила, переходя с быстрого шага на бег, но в последний момент, оказавшись у распахнутых дверей подъезда, в которые бессчетное число раз входила за последние годы, остановилась. Ее сковал страх. Она подняла глаза, оглядывая окна. Свет горел только на третьем этаже, в мастерской скульптора, там, где ютилась его муза, последняя обитательница вымершего дома.

«Ну да, Марья Семеновна на посту, Стас удрал к приятелям, его не будет еще долго. Некому ее посылать с фальшивыми поручениями, чтобы освободить место для встреч с девицами. Старуха ждет беспутного питомца…»

Все остальные окна, включая ее собственные маленькие окошки в мансарде, тянувшиеся под скатом крыши, были темны. Александра вошла в подъезд и медленно, стараясь не шуметь, поднялась по лестнице. У двери, за которой коротала вечер Марья Семеновна, она задержалась лишь на миг. Прислушавшись, Александра не различила ни звука. Затем, миновав четвертый этаж, взобралась к своей двери по железной короткой лестнице. Свет уличного фонаря, едва пробиравшийся сквозь пыльные стекла окна на площадке пролетом ниже, почти не освещал дверь, обитую проржавевшими железными листами. Но Александре и не нужен был свет, чтобы привычно вложить ключ в замок, безошибочно угадав его расположение. Ключ с легким хрустом повернулся раз, другой. Толкнув дверь, женщина приотворила ее и замерла на пороге, прислушиваясь, вглядываясь в темноту, вдыхая знакомый запах.

Запах растворителей, красок, подгнившего дерева перегородок. Слабый, кисловатый плесневый дух, который источали некогда оштукатуренные, но давно облупившиеся стены, ставшие с годами похожими на губки и впитавшие в себя влагу долгих дождливых дней. Запах старых книг, в обилии хранившихся на полках, пыльных холстов, молотого кофе и табачного дыма… Эта знакомая, давно привычная смесь опьянила Александру, подействовав как успокоительное. Сердце забилось ровнее. Она переступила порог и, прикрыв за собой дверь, включила свет. Вспыхнула лампа, висевшая над рабочим столом.

Комната выглядела так же, как она ее оставила, в спешке убегая. Выдвинутый на середину комнаты стул, скомканная одежда на постели, недопитый стакан чая. Женщина прошлась по мансарде, дыша глубоко, всей грудью, с которой будто сняли стискивавшие ее оковы. Включила сперва один нагреватель, затем второй, убеждая себя, что не собирается прогревать мансарду, не собирается оставаться здесь надолго… Здешний воздух, отравленный разнообразными и не всегда приятными запахами, был ей родным, привычным, целительным, как лекарство. Александра горько улыбнулась, глядя на пустой мольберт. Уже очень давно он ожидал ее новой картины, а она ставила на него только полотна, взятые на реставрацию. Когда-то, отказавшись от мысли о себе как о художнике, она решила не питать честолюбивых надежд и заняться тем, что получалось у нее лучше и давало пропитание: реставрацией и перепродажей предметов старины. Но сейчас вид пустого мольберта внезапно ее уязвил.

Подойдя к одному из окошек, Александра с трудом открыла разбухшую раму и впустила с улицы морозный вечерний воздух. В переулке, где почти не осталось машин, заполонявших его днем, зажглись фонари, висевшие над мостовой на скрещенных проводах. Их оранжевый свет, в котором было нечто детское, праздничное, нечто от елочных игрушек и мандаринов, румянил свежевыпавший снег. В доме напротив загорались окна. Александра, часто стоявшая у окна, знала все мельчайшие подробности жизни, которую наблюдала вечерами в этих освещенных аквариумах, населенных безмолвными, словно рыбы, обитателями. В одной из квартир обитала пожилая семейная пара, проводившая вечера у телевизора. Издали они были очень похожи на ее собственных родителей. В другой – старуха с тремя кошками, которые вечно лежали на подоконниках, равнодушные, разжиревшие, неподвижные, как диванные подушки. Вот окно, сплошь увитое изнутри плющом, сквозь листья которого едва пробивался электрический свет. Из него никто никогда не выглядывал, словно это было окно зачарованного замка, в котором спит принцесса… Александра пыталась вообразить, какова из себя девушка (непременно девушка!), которая скрывается от внешнего мира за живой завесой из растений. Она, представлялось художнице, печальна, одинока и, наверное, не очень хороша собой. Не любит шума и света, боится незнакомых людей, пишет стихи. Хотя, с улыбкой возражала себе Александра, обитатель той комнаты мог выглядеть как угодно еще. А вот это, следующее по фасаду окно, на самом углу, перестало отворяться летом. Возможно, жилец уехал или умер. Марья Семеновна, ведущая неписаную хронику всего района, знавшая решительно все про живых и умерших, могла бы просветить художницу на этот счет, но Александра предпочитала воображать, а не знать наверняка. Пыльные стекла, за которыми виднелась выгоревшая полосатая занавеска по моде шестидесятых годов, смотрели тускло, как слепнущие старческие глаза, их больше не оживлял вспыхивавший по вечерам свет.

Александра с трудом оторвалась от окна, отошла вглубь комнаты и начала собирать бумаги и книги, за которыми, собственно, вернулась. Но женщина ловила себя на том, что нарочно медлит, раздумывая перед книжными полками, что выбрать. Выбирала она не между книгами…

«В самом деле, к чему дальше прятаться, если меня не ищут? – спрашивала она себя. – Родители не очень-то поверили, что я бросаю прежнее жилье, это были видно по их взглядам. Они не удивятся, если я скоро перееду обратно. Им и самим долго не выдержать со мной. Праздники еще проведу с ними, но потом вернусь сюда. Это и есть мой настоящий дом, уже тринадцать лет, и должно произойти нечто невероятное, чтобы я отсюда сбежала навсегда!»

Александра поставила обратно на полку отобранные было книги. Отряхнула руки от пыли. На душе сделалось легко. Сейчас она понимала, как тяготило ее это бегство, отказ от мастерской. «Никогда и нигде я с таким удобством не устроюсь, да и не по карману мне снять такую площадь. Здесь я осталась лишь благодаря тому, что на это место больше никто не позарился, дом дышит на ладан… Здесь почти невозможно жить, холод собачий, вода еле идет, в любой миг может вспыхнуть проводка, и вот тогда уж покажется жарко… Зато масса преимуществ – в центре, даром, никто не беспокоит… Но как тут сегодня холодно, какие страшные сквозняки!»

Александра ощутила сильную тягу ледяного воздуха, идущего от щелистых окон к двери. Обернувшись, художница обнаружила, что дверь приоткрыта. Она подошла, чтобы вновь закрыть ее, и вскрикнула, отшатнувшись.

На лестничной площадке, в полумраке, стояла Маргарита – неподвижная, как статуя, бледная, как привидение.

Даже вскрик Александры, отрывистый и резкий, не заставил Маргариту встрепенуться. Она по-прежнему безучастно смотрела прямо перед собой, словно не замечая старой подруги. Художница с сильно бьющимся сердцем воскликнула: