— Понимаешь… — говорил он и чуть морщился, шум взлетающих самолетов заглушал его слова. — Просто вдруг стало пусто… Я думаю… — он пощелкал седоватыми пальцами. — Это пустота двигала тогда меня. Вы понимаете? Я правильно говорю это по-русски?

Но он говорил это многие годы спустя, а тогда — задрожала электричка и стихла. Щелкнули опущенные пантографы, и пассажиры поднялись и, застегивая плащи, направились к выходу. Фикре́ тоже встал…

Платформа стояла высоко над местностью, по которой извивалась узкая серебристая река, местами она пропадала, прячась в густых рощицах. Дул пронзительный, холодный ветер. Заросли полуоблетевших кустов окружали платформу, и среди них бежала к реке тропинка.

Прячась от пронизывающего ветра, Фикре́ пошел туда, осторожно переставляя ноги среди разлившихся луж, но река оказалась неожиданно далеко, и, когда Фикре́ подошел к реке, на небо опять натянуло тучи, начал накрапывать мелкий дождишко.

Этот дождь пролился и над деревенькой Комиссарово, и Домна Замородновна колючими и цепкими глазами начала было отгонять тучи, но не получилось ничего… Она плотнее перевязала на голове черный платок и, уставив глаза в землю, побрела по деревенской улице.

У небольшого домика ее окликнула другая старушка.

— Чего тебе надобно, Алексеевна? — строго спросила Домна Замородновна.

— Да вить как же, — торопливо затараторила старушка. — Вить, сказывают, вы конец света сегодня устраивать будете…

— Пустое говоришь! — отрезала Домна Замородновна. Она двинулась было дальше, но старушка забежала вперед и снова преградила путь.

— Ай! — сказала она. — Да разве неправда, что поп-то ваш в город ездил и из городу препаратов для конца света привез?

Она не договорила, потому что Домна Замородновна решительно отодвинула ее с дороги и, не оборачиваясь, пошла дальше.

— Грех, грех это! — крякнула вслед старушонка. — Антихристы вы с вашим батюшкой!

2

А Фикре́ тем временем, думая сократить путь, потерял тропинку и шел теперь по жухлой мокрой траве. Снова начались кустарники, порою так тесно прижимающиеся к воде, что приходилось пробираться сквозь заросли. Вскоре вся одежда на Фикре́ промокла и облипла лесной грязью… Фикре́ хотел было вернуться на тропинку, но скоро очутился в каком-то овраге и уже отчаялся найти не только тропинку, но и реку, и тогда-то и увидел в прогалинах ветвей дома.

Это был поселок, он стоял на берегу реки.

С платформы Фикре́, может быть, и видел его, но сейчас не узнал, не вспомнил. Он пошел по берегу и возле пристани, где женщина, наклонившись, полоскала белье, остановился.

Разглядывая широкий, туго обтянутый платьем зад женщины, Фикре́ стал вспоминать какие-нибудь подходящие фразы, но в памяти мелькали только слова из англо-русского разговорника: «У меня украли чемодан! Милиция! Как пройти в отель? Скорее везите меня в отель!» — и эти слова сюда не подходили. Фикре́ чуть наморщил лоб, а лицо его стало пепельным от смущения, когда он сказал:

— Добрая женщина! Где здесь дорога на станция?

Женщина медленно разогнулась и, повернувшись к Фикре́, оглянула его.

— Ой, голубчик! — певуче сказала она и кистью руки, в которой держала скрученную простыню, поправила сбившиеся волосы. — Да ведь это далеко…

— Да-ле-ко? — переспросил Фикре́.

— Ой-ей-ей как далеко, — подтвердила женщина. — Это надо по улице до конца домов, там поле будет, бураки на нем сажают. Дак идти по полю до Вороньего леса, а дальше вокруг него до Марьиной заставы, а оттуль тропинкою и до станции.

Фикре́ мало что понял из этой сбивчивой речи.

— Туда? — Он махнул рукою в сторону леса, на который особенно часто смотрела женщина.

— Можно и туда, — подтвердила женщина. — Только там лес, там тебя вороны обсерут.

— Туда? Да? — сказал Фикре́, и из темноты его лица ослепительно сверкнули зубы.

— А! — сказала женщина. — Иди куда хочешь…

Она проводила его взглядом, пока не скрылся Фикре́ за домами, и снова склонилась к воде, но тут из калитки дома, припадая на одну ногу, выбежал коренастенький мужичок и окликнул ее:

— Марья! Куды негр-то пошел?

— На станцию, — ответила женщина.

Мужичок почесал в затылке.

— А пошто через лес? — раздумчиво спросил он. — Ведь там его вороны обсерут.

— Может, и не обсерут, — сказала женщина и бросила на воду скрученную простыню, причем так ловко, что простыня разом развернулась и запузырилась на быстрине реки.

3

Между тем уже кончался недолгий осенний день. Сумерки расползались по деревенским улицам, когда сухонькая старушка закончила обход деревенских домов.

— Антихристы-то… — с порога говорила она. — Слышали, чего вздумали?

— Чево? — спрашивали у нее.

— Конец света сегодня манить будут — вот чего!

— Да ну…

— Точно говорю, точно… — горячилась старушонка. — Вначале выть будут, голосить, ево звать, только он-то не придет к ним сам, а пошлет мужика асфальтового. И уже и хозяин ихний из городу приехал… Ой, бабоньки, сегодня кликать будут конец света… Вона Домнушка и избу ихнюю протопила. Сегодня сдювляться будут… Точно говорю.

И, когда старушонка уходила, бабы еще долго не могли взяться за прерванные дела, поворачивались к углу, в котором висели когда-то дедовские иконы, крестились, а иные так лезли даже в сундуки, где на самом дне, под платьями, под расшитыми, уже потемневшими от времени полотенцами, под мануфактурами, неизвестно для чего сберегаемыми, лежали завернутые в тряпицы образки, доставали их, и долго смотрели на чистые лики и ругали сектантов.

Но все эти волнения и слухи стороною обходили высокий дом Домны Замородновны. Там, в комнате, устланной домоткаными половиками, у стола, заставленного вареньями, сидел чуть лысоватый и очень представительный мужчина в дорогом костюме и пил чай, перелистывая какую-то книжку. Временами он неодобрительно хмыкал, однако чтения не прерывал. Книжку эту ему прислали братья из Голландии, написана она была на английском языке и представляла собою анализ развития современного баптизма.

Сама Домна Замородновна сидела напротив городского брата и, как тогда, возле молельной избы, опершись подбородком на клюку, внимательно смотрела на него. Зоркие глаза ее различали буковки на обложке книги.

«Ишь ты, — уважительно думала она, — по-греческому небось писано-то, а он и так знает… Нет, далеко до него теплиценскому батюшке, тот и по-церковному плохо разумеет».

Иногда Домна Замородновна поворачивалась к окну, поглядывала на машину брата — как бы не схулиганили чего деревенские! — и тут ее не оставляла мысль о преимуществах брата перед теплиценским батюшкой. «И машина-то у тово хужее, — думала Домна Замородновна, — куды ему до нас…»