— Так ведь я…

— Прощай, мне пора, — перебил Рыжего Гуча. Он крепко обнял друга и растворился в воздухе.

— Так ведь я… это… — все еще бубнил Самсон, разговаривая с пустотой. — Я его украл… медальон-то, а Самсонов у нас в поселке семь штук… было…

— Знаешь, ангелок, я тут одну интересную историю раскопал в архиве.

— И что?

— А то, что эта история вызвала у меня неясную тревогу. Не могу пока объяснить что к чему, но после первых же строк у меня возникло ощущение непоправимой ошибки. И ошибка эта связана с нашим прошлогодним путешествием.

— Да, веселые деньки тогда были! Помнишь, как тебя Непобедимая уделала!

— Ты про себя вспоминай, сам-то после гарема как индийский брахман выглядел — со звездой во лбу.

— И не говори! Мне до сих пор кажется, что перламутровая родинка все еще на месте, нет-нет, да и засветится в темноте! Интересно, как там Самсон поживает?

— А что с ним сделается? Царствует себе на здоровье. Сколько в его измерении лет прошло?

— Десять.

— Да, бежит время… Марта, наверное, замуж уже вышла.

— Ты все тоскуешь по ней?

— Не то чтобы тоскую, но когда дядюшка очередную невесту подсовывает, вспоминаю. После нее все местные девицы кажутся какими-то бестелесными.

— Вот тут я с тобой согласен — телеса у Марты были…

— Не трави душу, что откопал-то?

— Сценарий судьбы цыганского сына. Прочти вслух.

Бенедикт взял дискету, опустил в дисковод. Его пальцы отстучали на клавиатуре пароль. Экран засветился знаками, и ангел прочел вслух следующее:

— Мальчик. Рост, юс пропускаю. Родился у хозяйки публичного дома Анны-Беллы и цыганского барона по кличке Барон. Отец, возмущаясь аморальным образом жизни матери, похищает ребенка, оставляет его в таборе и напивается в стельку. В это же время во дворце пропал наследник. Нянька, боясь наказаний, покупает младенца у цыган, чтобы зам-нить им пропавшего принца. По ошибке ей подсовывают сына Барона. Протрезвев, Барон приходят в ярость, но никто не знает, кем была ночная гостья. Младенец занимает место принца, после чего его похищают еще раз. Вполне нормальный сценарий, не понимаю, что в нем такого подозрительного?

— Не знаю, но ощущение большой пакости не проходит. Ты читай дальше, ангелок.

— Итак, где я остановился? А, вот! Прожив семнадцать лет в нищете и пороках, сей ребенок пускается в странствия. Пройдя через многие испытания, он воцаряется в королевстве Талона на долгие годы под именем Самсон Разноглазый. Кого-то напоминает этот…

— Самсон…

— Точно, это же наш воришка! Что же получается, он — это не он?

— Ангелок, выражайся точнее. Ты хочешь сказать, что Самсон на самом деле не Самсон, а кто-то другой?

— Нет, он, конечно, Самсон, только не король, а цыганский сын! Получается, что…

— Что мы нашли не того младенца! — завопил Гуча. — Посмотри, кто составлял сценарий судьбы рыжего мошенника?

Венедикт быстро пробежал глазами текст, нашел подпись и, изменившись в лице, дрожащим голосом произнес:

— Бенедикт, практикант издательства, третья степень допуска.

— Ты?!

— Я?!

— Идиот! — Черт сгреб со стола бумагу и какие-то брошюры, сложил все это в аккуратную стопку и, размахнувшись, ударил ею Бенедикта по голове.

— От тебя одни неприятности. Ты же сам это накатай, бумагомаратель! И как у тебя совесть не проснулась?! Мы же все Иномирье прочесали с этим ворюгой, а ты?!

— А что я? Что я? — Бенедикт уклонялся от уларов, которыми осыпал его друг, и одновременно пытался собрать разлетающиеся листки.

— Придурок, идиот, олух царя небесного!!!

— Дядю не трогай!

— Я трону, я всех трону! Из-за тебя я до сих пор повышения не получил, торчу в этой норе, как канцелярская крыса! — Гуча молотил Бенедикта всем, что попадалось под руку, тот уворачивался.

— Канцелярия-то Небесная!

— Да хоть трижды небесная! — прокричал черт. — У меня, между прочим, тоже кодекс чести есть! Если я обещал вернуть наследника, значит, должен вернуть!!!

— Кодекс чести, — передразнил друга ангел. — Уголовный кодекс по тебе плачет!

— Ну, ангелок, допрыгался. — Гуча сгреб ангела за грудки и припечатал к стене. — Ты о Самсоне подумал? А о принце, о настоящем принце? Куда его по твоей милости закинуло, ты можешь представить?

— Я же молодой был, глупый, — оправдывался Бенедикт, прикрывая голову рукой.

— А сейчас ты старый и мудрый, — съязвил черт. — Ну и как исправлять будешь? Я, между прочим, из-за тебя слово нарушил.

— Тоже мне, клинический джентльмен нашелся! Я что-то не помню, чтобы ты так спешил с Гризеллой рассчитаться — пижаму-то семнадцать годков нес, белошвейка несчастная!

После этих слое у черта отказали последние тормоза, и, сцепившись, друзья покатились по полу, завершая погром в комнате.

— Так-так-так! — раздался над ними противный старушечий голос. — Годы идут, а вы все те же! Говорила я Боссу, что собьешь ты его племянника с пути истинного — не поверил. Каркаешь, говорит, старая. Мальчик с ним мужества наберется! Набрался, как же! Хулюганства набрался! Тьфу!

— Гризелла! — в один голос воскликнули друзья и замерли на полу в неудобной позе.

Антея лежал на спине, одной рукой вцепившись в Гучин рог. Другой рукой он дергал черта за хвост. Черт, уворачиваясь от ударов мощных крыльев, колотил Бенедикта по лицу кулаком. Ведьма прервала их как раз когда Гучина рука соскользнула с лица ангела на нимб и Гуча от неожиданности, наверное, забыл ее убрать. В комнате противно запахло паленой шерстью.

— Ты ручку с нимба-то убери, милок, обжегся, ласково проворковала Гризелла. — А ну дайте бабушке стул, паршивцы!

— Уй, — взвыл черт, приходя в себя. Он вскочил ноги и потряс обожженными пальцами.

— Извините нас, уважаемая Гризелла, мы, кажется, несколько увлеклись. — Бенедикт снова стал вежливым мальчиком и подал гостье стул.

— Так-то оно лучше, — удовлетворенно хмыкнула ведьма и села, но, как всегда не специально, Бенедикт попал впросак — у стула оказалась сломана ножка. Бабка упала на пол, высоко задрав ноги.

Друзья тупо смотрели на задранные вверх кривые конечности. Обтянутые черными чулками в сеточку, с кокетливыми подвязками над острыми коленками, ножки Гризеллы торчали из пышных оборок коротеньких панталон. До того чулки эти нелепо смотрелись на изогнутых ведьминых нотах, до того не сочетались со стоптанными домашними тапочками, а изящное кружево нижнего белья пребывало в таком диссонансе с мешковиной верхнего платья, что парней пробрал смех. Они заржали, как молодые жеребцы, икая и кашляя, забыв про недавнюю драку и склочный Гризеллин характер.