– Павел Евграфович, а как вы думаете, любовник Артемьевой – это тот военный, которого с ней Вайдман видела? – пересев к столу капитана, спросил Николай.

Допросы девиц уже закончились. Разговор с Ольгой Домниной никакой новой информации к уже имеющимся сведениям не добавил. Сестру Артемьевой они пока не вызывали.

– Нет, не тянет он по описанию Вайдман на завсегдатая Кремля. Скорее всего, это доверенное лицо, ординарец, – задумчиво вертя в руках подстаканник, пояснил Кочергин. – Или вообще посторонний человек. Хотя показания старой циркачки совпадают с описаниями Вайдман, а уж эти двое сговориться точно не могли. Тогда, возможно, что и он.

– Значит, Женя Саврасова ошиблась, этот человек – военный, – кивнул Коля.

– Вот тут неизвестно. Любовник Артемьевой может быть директором оборонного завода, закрытого института, конструктором или просто аферистом и бандитом. Мы до сих пор не знаем, что за форма была на том военном, – отставив подстаканник и потирая желтушные щеки, проговорил капитан. – Что, у нас трудно форму раздобыть? А какой вес она сразу человеку добавляет? – вздыхая, проговорил Кочергин. – Знаешь что? Сбегай в картотеку и выясни, кто из нашего контингента любит военную форму надевать и кто из них на свободе сейчас гуляет. А я пока чайку соображу. И вот еще, Вайдман завтра с утра ко мне. И поменьше сиропу, она – свидетель по делу об убийстве, а врет следствию, как вся эта девичья филармония.

– Павел Евграфович, Мира Вайдман не ночевала дома, и где она сейчас – неизвестно, – распахивая дверь кабинета, сообщил Коля Алексеев. Он был бледен, суров и, кажется, напуган.

– Та-ак, – откидываясь на спинку стула, протянул Кочергин, мрачнея на глазах. – Откуда сведения?

– Вчера вечером я послал повестку Вайдман, а сегодня решил по пути на работу заехать за ней, – краснея под взглядом начальства, пояснил Николай. – Хотел поддержать, чтобы не трусила.

– Молодец. С цветами приехал? – полным раздражения голосом спросил Кочергин.

– При чем тут это? Я так, по-дружески, по-человечески. А тетка ее говорит: она вечером вышла прогуляться и не вернулась, – взволнованно проговорил Коля.

– Они в милицию заявили? – спросил Кочергин.

– Нет. Надеялись, утром придет, – покачал головой Николай.

– Документы ее на месте?

– Не знаю, я как-то не спросил, – понимая, какого свалял дурака, покраснел Коля.

– Так. Дальше?

– Я сразу ее в розыск объявил. К участковому сбегал, он уже занимается, обходит одноклассниц, в школу позвонили. Но только без толку все это, Мира ни с кем не дружила, – безнадежно махнув рукой, сообщил Коля и опустился на свой любимый стул справа от Кочергина.

– Неправильная формулировка, – недовольно взглянул на подчиненного Кочергин. – Она ни с кем не дружила в классе. А про остальных ее друзей ты откуда знаешь? Она тебе говорила?

– Нет, – удивленно поднял голову Коля. – Вообще-то ничего такого она не говорила.

– Сколько лет она в этой школе учится? – прищурив глаза, взглянул на Николая Кочергин.

– Кажется, лет пять, может, три. Раньше она с бабушкой в другом районе жила, – на ходу оживляясь, ответил Коля.

– Вот, пять, три, – в очередной раз передразнил его Кочергин. – Рысью по ее старому месту жительства и спроси у тетки, с кем она дружила. Может, есть переписка, адреса посмотри. Может, она дневник вела – изымай. Там, кстати, и про Артемьеву может быть.

– Так точно! – вскочил с места Николай.

– А уж если до вечера Вайдман не найдем, вот тогда, думаю, светит нам еще один труп в подвале.

Николай побледнел и стремительно покинул кабинет Кочергина.

– Туточки они, товарищ лейтенант. Сидят, жидята, дома, носа на улицу не кажут, – довольно ухмылялся в пушистые седые усы местный участковый с колоритной фамилией Брехуненко.

Николай от его слов только поморщился.

– Сейчас мы их, таракашек, и зацапаем, – открывая перед лейтенантом скрипучую кособокую дверь подъезда, бормотал участковый, – она здесь вчера аккурат к ночи появилась. Я с соседями разговаривал, в квартиру не заходил, – поспешил успокоить хмурого Николая бодрый Брехуненко. – Я Серафиму возле парадной подкараулил, когда она на работу шла, и у нее все и выспросил, а потом уж сынишку за Петром Михайловичем послал, приятель это мой, в шашки мы с ним по вечерам играем, когда время есть. Тоже сосед ихний. Вот он их там и караулит. А у нас с ним уговор: если они куда соберутся, он сразу форточку на кухне закроет. Так-то она у них целый день нараспашку, – чуть забегая вперед лейтенанта и угодливо заглядывая ему в глаза, докладывал вспотевший от усердия участковый. – Извиняюсь, все спросить хочу, хотя это, конечно, и не мое дело вовсе, – спросил участковый, – а что эта жиденка натворила? Я почему спрашиваю, – тут же напустив на лицо строгости, пояснил Брехуненко, поправляя усы, – я на этом участке уж почитай двадцать лет, по здоровью на фронт не взяли, так я и всю войну на посту, и деда ее помню, и папашу с мамашей. Они ж вон в том флигеле всем семейством проживали, – участковый показал сквозь чумазое лестничное окошко на приземистый трехэтажный флигель в конце двора. – Квартера у них была отдельная. И родителей помню, и бабку, царствие ей небесное, – украдкой перекрестился участковый. – Так Мирка эта всю жизнь тихоней была, все с бабкой за ручку ходила, все с нотами, маленькая, чернявая, как уголек, и только глазищами по сторонам шныркала, да вот с пацаном с ентим дружила, с Семкой-жиденышем. А как мать с отцом арестовали, Мирку с бабкой в комнату потеснили, а в остальные комнаты люди въехали, прямо в их мебеля. Я ходил, смотрел, хорошие мебеля, дорогие, мне такие и не снились. Наворовали жидовские морды, папаша-то ее, Вайдман, говорят, людей травил в своей аптеке.

Николай от этих слов снова поморщился, и приметливый участковый тут же вытянул губы дудочкой.

– Тю… Вы чего, за жидов, что ль, обиделись? Да нечего за них обижаться, гнилой народец, скользкий, это я вам как старший товарищ говорю, – утопив голову в толстый подбородок, добродушно загудел участковый и приготовился объяснить молодому оперативнику, что это за народ такой, но был прерван лейтенантом.

– Егор Еремеевич, вы бы в звонок все же позвонили, – сухо посоветовал Николай, поскольку разговор их шел непосредственно перед дверью квартиры и отчего-то был ему остро неприятен.

– И то верно, – спохватился участковый, нажимая нужную кнопку звонка. – Это я Петру Михайловичу, чтобы, значит, не тревожить парочку раньше времени.

Дверь распахнулась, из-за нее высунулся невысокий сутулый старичок с реденькими серовато-белыми волосами, с висевшими на кончике носа очками, в опрятной голубой застиранной рубашке и в сером пиджачке.

– Проходьте, – махнул он коротко ладошкой и тихонько прикрыл за гостями дверь, – у себя они. Семка несколько раз на кухню выходил, а она не показывается, – отчитался Петр Михайлович.