Перед уходом он в последний раз посмотрел на Жюльет и вышел из дома. Его оглушил ледяной ветер и рев волн. Погрузившись в свои мысли, он спустился по ступенькам, растирая покрасневшие руки. Несмотря на лютый холод, машина завелась сразу.

Было еще очень рано, и Сэм успел добраться до Нью-Йорка всего за час. Он собирался повернуть на восток, в больницу, но вдруг передумал и решил ехать в Бруклин.

— О чч-ч-ч!..

Он изо всех сил ударил по тормозам, чтобы избежать столкновения с фургончиком цветочника. Шины с визгом скользили по шоссе. Тормоза были в полном порядке, но он все-таки врезался в фургончик. Удар был несильным, но вполне ощутимым.

Сэм сдал назад и объехал фургончик. Водитель, молодой латиноамериканец бандитской наружности, не пострадал. Он яростно размахивал руками, грозил Сэму кулаком и осыпал его проклятиями.

Сэм решил не выходить из машины. Он достал одну из своих визитных карточек, которые всегда носил в бумажнике, и бросил ее в окно.

— Я все оплачу! — крикнул он, уезжая.

Он был готов отвечать за свои действия, но сейчас у него были дела поважнее.

Ему нужно кое-кого повидать.

Того, кто помог ему, когда все вокруг потеряло смысл.

* * *

Сэм остановил машину. С тех пор как он уехал из Бед-Стая, прошло десять лет. Он поклялся, что никогда не вернется сюда, и до сих пор ни разу не нарушил своего слова.

Он был поражен тем, как изменился Бед-Стай. Он стал более… буржуазным. Резкий скачок цен на недвижимость заставил многих представителей среднего класса покинуть Манхэттен. Люди бросились скупать недорогие дома из коричневого камня, где раньше жили отбросы общества.

Мимо медленно проехала полицейская машина, патрулировавшая улицы. Вокруг было спокойно и даже чересчур чисто, словно Маленький Бейрут за несколько лет превратился в престижный район.

Но вскоре по спине у Сэма пробежали мурашки, как в старые добрые времена. Он понял, что тот, кто жил здесь в трудные годы, всегда будет видеть призраков уличных хулиганов и торговцев наркотиками.

Сэм шел пешком. Маленькая церковь стояла все там же, зажатая между баскетбольной площадкой и складом, который вскоре должны были снести. Он поднялся по ступенькам и остановился у дверей. Отец Хатуэй никогда не запирал Божий дом, вдруг кому-нибудь срочно понадобится поговорить со Всевышним. Потом отец Хатуэй умер, на его место назначили другого священника.

Сэм толкнул деревянную дверь, и она со скрипом отворилась. Есть вещи, которые не меняются…

В убранстве церкви все было как-то… чересчур. Здесь соседствовали самые разнообразные узоры и орнаменты, создавая некое подобие гармонии, как в латиноамериканских храмах. Стены были обтянуты золотой блестящей тканью, увешаны множеством небольших зеркал и покрыты яркими росписями, изображавшими страдания Христа. Над алтарем крылатая статуя Девы Марии протягивала руки навстречу входящим.

Шагнув в центральный проход между скамьями, Сэм почувствовал волнение. В детстве это было его убежищем. Отец Хатуэй отвел ему уголок в ризнице, и он готовил там уроки. Сэм никогда не отличался особой религиозностью, но выбирать не приходилось — мест, где он мог бы заниматься, было не так много.

Сэм подошел к нише, залитой ярким светом. Там на тонких цепочках висела плошка с курившимся в ней ладаном. Вокруг горели десятки свечей. Он бросил несколько монет в ящик, взял три свечи и зажег их. Одну — за Федерику, другую — за Анджелу, третью — за Жюльет.

В церкви пахло смесью перца и ванили, и этот запах перенес Сэма в прошлое, на десять лет назад.

Этого он и хотел. Сэм долго заставлял себя поверить, что с честью прошел все испытания юности, но это было не так. Десять лет — сначала студент, потом врач — он жил как робот. Только не останавливаться! Это было главным. Как глупо! Он думал, что чем больше пациентов спасет, тем более полной будет его победа над страхами и он сможет обрести покой.

Но это не сработало. Синяки прошли, но душевные раны остались. И он не знал, как быть. Самоубийство Федерики должно было заставить его посмотреть в лицо реальности, в лицо прошлому и наконец освободиться от него. Вместо этого он превратился в статую безутешного вдовца. И жил так, пока не встретил новую надежду… Но встреча с Жюльет была омрачена его ложью и грозными пророчествами Грейс Костелло.

Сэм сел на грубую скамью. В уютном полумраке он погрузился в воспоминания. Обрывки прошлого, слишком надолго запертые в сундуке его памяти, вырывались наружу. Он вернулся в август 1994 года.

Это было то самое лето, когда две жизни оказались на самом краю пропасти…

* * *

Им было девятнадцать лет. До сих пор Сэму и Федерике удавалось держаться в стороне от мутных потоков насилия, в которых утопал город.

Сэм неплохо учился. Уже год, как он поступил в университет. Все свое время он проводил за книгами, и его усилия начали приносить плоды. Он был лучшим на курсе, и если станет продолжать в том же духе, то сможет поступить в одну из лучших медицинских школ Восточного побережья. Но ему были нужны деньги. До конца следующего года он будет получать небольшую стипендию, а потом сможет надеяться на студенческую ссуду, но этого все равно мало. Начиная с четырнадцати лет он работал летом и откладывал каждый цент, надеясь скопить побольше денег. В этом году он устроился работать в Атлантик-Сити, на пляж одного из роскошных отелей на берегу океана. «Город игр» был в двух с половиной часах пути от Нью-Йорка, и Сэм приезжал повидаться с Федерикой только раз в две недели, в свой выходной.

Федерика училась на садовода и работала на полставки помощником пчеловода из Массачусетса, который расставил десяток своих ульев в садах и парках Манхэттена.

Глядя правде в глаза, придется признать: Федерика сама никогда не употребляла наркотики, но она приторговывала ими, чтобы купить матери дозу и оплатить сиделку.

Сэм предложил Федерике денег взаймы, но она так решительно отказалась, что он не посмел настаивать. Он пытался образумить ее, предупреждая, что все это может кончиться печально. Он взывал к ее совести: распространяя наркотики, она подвергает жизнь других людей опасности и становится соучастником преступления. Но ничего не помогло. «Даже не проси меня, я не могу оставить мать без помощи», — отвечала Федерика, обрывая все разговоры на эту тему.

Довольно долгое время она ограничивалась тем, что, обходя ульи, сбывала то там, то сям всего несколько пакетиков. Потом, в начале того самого лета, состояние ее матери сильно ухудшилось. Ее нужно было немедленно оперировать, и на это требовалось много денег.

Вот тогда в их жизни и появился Дастфейс, дилер, контролировавший часть района. Он отличался особой жестокостью и бешеным нравом. До поры до времени он просто наблюдал за Федерикой. Она окружила свою жизнь завесой таинственности, как это умеют латиноамериканки, даже когда им приходится жить в полной нищете. У нее было чувство собственного достоинства и какое-то особое благородство, которые помогали избегать неприятностей даже во время полицейских облав.