Понукание не возымело никакого действия – шофер все так же уныло сдвинул рукоять, придавил ногой педаль. Кеб сонно тронулся.

Мост Маргариты был по-французски изящным – его и строили французы – с затянутыми в гранит опорами и украшениями в виде массивных корабельных носов. Колеса застучали по деревянной брусчатке. Обнаружив, что движение левостороннее, я обрадовался: в результате мы ехали так, что с края моста можно увидеть речные трамваи.

Стоял тихий, ясный вечер. В Будапеште было заметно теплее, чем в Санкт-Петербурге и Москве. Между полосой для движения повозок и тротуаром тянулись рельсы, и когда мы обогнали бегущий по ним трамвай, я велел:

– Стойте! Мне нужно осмотреться!

Должно быть, прозвучало это неожиданно: кебмен, вздрогнув, ударил по тормозам. Сзади прогудел клаксон, нас обогнала вильнувшая дизельная карета, обдала облаком дыма. Из кабины водитель погрозил кулаком. Не зря некоторые недолюбливают этот новомодный дизель, составивший конкуренцию старому доброму пару, – выхлоп от таких двигателей гораздо пахучей, ядовитей, а сами они громче.

– Да что это вы… – начал было кебмен.

– Помолчите! – приказал я. – Стойте здесь!

Не выпуская из рук несессер, выскочил наружу, пересек рельсы и поглядел через перила. Сдернул с лица очки, чтобы лучше видеть. Речной трамвай подходил к причалу – вот-вот Чосер с Карибом окажутся в Пеште и растворятся в бесчисленных бульварах, улицах, проспектах, площадях, в шумном многолюдье города. Мы точно не успеем вовремя. Если только…

Бегом я вернулся назад и нырнул в салон.

– Трогаем! Мне нужно к пристани речных трамваев!

Шофер дал ход, угрюмо буркнув через плечо:

– Превышать дозволенную скорость я не буду.

Только сейчас я понял, что у меня нет местных денег, то есть крон. Одна крона делится на… кажется, мелкие монеты называются филлеры, по крайней мере, те, что используют в этой части страны. Так вот, у меня нет ни крон, ни филлеров, впрочем, российские, так называемые царские рубли имеют хождение в Европе, более того, – они здесь ценятся как одна из самых твердых, надежных валют.

– Рубли возьмете? – спросил я.

– Э, рубли… – вяло протянул он.

– Царские рубли. Один рубль – это примерно три кроны.

– Ну… могу и взять…

– Сколько стоит проезд до пристани? Той, куда идут лодки с острова?

– Полкроны, – проворчал кебмен недовольно. – За беспокойство мое – полкроны.

– Значит, примерно семнадцать российских копеек. Дам два рубля. Это шесть крон.

– Чего-о? – он оглянулся с унылым, тяжелым удивлением, явно нервничая из-за моей напористости.

– Слушай, хватит вести себя, как снулая рыба! – повысил я голос. – Получишь два царских рубля – шесть крон! – но нам нужно успеть к пристани за три минуты!

– Невозможно такое.

– Даю по рублю за минуту. Слышишь? Три рубля – девять крон! – Выудив из портмоне ассигнации, я помахал ими перед вытянутым лицом. – Это твое – но только если успеем.

Пару секунд он соображал, а потом скорость нашего передвижения резко изменилась. Слава человеческому корыстолюбию – в бо́льшую сторону.

Когда кеб, скрипя рессорами на крутом повороте, выкатил к пристани, я облегченно выдохнул, разглядев, как двое знакомых мне господ садятся в дизельное авто, украшенное, как и наша паровозка, желтым флажком со словом «TAXI». Подавшись вперед, я ткнул пальцем в переднее стекло:

– Туда!

– Мы их… этих… преследуем, что ли? – спросил он.

– В какую сторону они едут?

– По Святому Иштвану, к площади.

Мысленно я представил себе карту города из путеводителя.

– Площадь Октагон? Езжай за ними так, чтобы нас не разглядели.

– Я в слежке участвовать не подряжался, – пробурчал шофер, но не нашел в своей вялой натуре сил, чтобы сопротивляться, и поехал, как было велено.

Окруженная высокими зданиями площадь Октагон находится на пересечении проспекта Андраши и большого кольца бульваров. Андраши – крупнейшая, кажется, улица города, по крайней мере, самая известная и основную часть суток заполненная людьми. Когда мы подъезжали к площади, я припомнил, что первая в Европе городская подземная железная дорога, так называемая подземка, открытая в Будапеште, проходит как раз под проспектом и что одна станция должна быть где-то неподалеку.

Даже хруст ассигнации в кулаке не вывел кебмена из апатии, хотя и пробудил в его глазах некоторое сумрачное оживление. Я покинул паровозку, надвинул поглубже на глаза кепи, поправил очки и фланирующей походкой зашагал вслед за убийцами, будучи уверен в том, что они проследуют либо к станции подземки, либо в гостиницу… И ошибся.

Парочка зашагала в сторону кафе «Жербо», чей украшенный колоннами фасад виднелся между высокими светлыми зданиями, окружавшими площадь. Про знаменитую на всю Европу кондитерскую я, конечно же, слышал. Родители в ней бывали и рассказывали, а историю ее я читал в «Коммерческих ведомостях».

Пока Чосер с Карибом приближались к «Жербо», последний дважды оглядывался, изучая площадь. Когда они вошли внутрь, я решил сразу не следовать за ними, а для начала прогуляться у дверей. В кафе, занимавшем первый этаж большого дома, были высокие окна, лишь частично прикрытые занавесками, и я разглядел, как моя парочка уселась в дальнем углу зала. Появился официант. Отвернувшись, чтобы сквозь витрину не привлечь внимание бдительного Кариба, я переложил несессер в другую руку, поправил кепи и прошелся перед входом.

Начинало смеркаться, но электрические фонари по периметру площади пока не зажглись. Вокруг гуляли господа и дамы, бегали дети. Неподалеку остановился прикативший на велотележке торговец.

Нетерпеливо прохаживаясь перед кафе и как бы невзначай заглядывая в окна, я припомнил историю «Жербо». В «Коммерсанте» писали, что его открыл чуть ли не полвека назад некто Хенрик Куглер, потомственный кондитер, исколесивший Европу для приобретения кулинарного опыта. Заведение, поначалу носящее другое название, быстро стало очень популярным, здесь было лучшее на всю Австро-Венгрию мороженое, здесь подавали настоящий чай по-русски. При воспоминании о местной карамели у Джейн загорались глаза, а Генри очень хвалил ликер. Интересная деталь: сейчас в Будапеште было два кафе «Жербо». Году этак в восьмидесятом Куглер в Париже познакомился с неким Эмилем Жербо, удачливым коммерсантом, которого позвал в компаньоны. И через несколько лет как-то так получилось, что кафе стало принадлежать компаньону. Газеты писали, что был долгий суд, дележ собственности и, в конце концов, своеобразное почкование заведения, разделение его на два, одно из которых находилось теперь на площади Октагона, а второе в другом месте. Среди приезжих считалось особым шиком позавтракать в одном из них, а поужинать в другом.

Решив, что выждал достаточно, я вошел в кафе и занял место у окна. Убийцы сидели в другом конце большого зала. Кариб пил кофе, крошечная белая чашечка в его лапище казалась не больше наперстка; мистер Чосер, оживленно болтая и жестикулируя, поедал огромный кусок торта.