Мальчик, не отвечая, уставился в пол. Попугай, наклонив голову набок, забавным голосом произнес: «Привет, Матео!»

— Это ты Матео?

Малыш кивнул и снова потупился.

— Ну, так чего же заслуживает гадкая птица за то, что покусала тебя? Может, отрежем ему голову и приготовим из него жаркое?

Испуг мелькнул на лице ребенка.

— Нет!

— Нет? Ну, так, может, завяжем ему клюв?

Мальчик снова покачал головой. Его взгляд был прикован к попугаю. Тот, найдя удобную складку ткани, карабкался на плечо к Рефухио.

— Хочешь в ответ укусить его за палец? — спросил Рефухио.

— У него нет пальцев.

— Зато у него есть две лапы.

Малыш улыбнулся, показав ямочки на щеках. Он хихикнул:

— Они слишком грязные. Не хочу! Рефухио тяжело вздохнул:

— Ну, тогда я просто не знаю, что и делать.

— Я знаю! — закричал мальчик. Он протянул к попугаю руку. Птица ловко и привычно перебралась на нее и полезла на плечо к мальчику. Матео повернулся и побежал, а попугай, словно в полете, отчаянно захлопал крыльями.

Рефухио поднялся на ноги. Его лицо, когда он смотрел вслед убегавшему мальчику, было мягче, спокойнее, чем обычно. Наблюдая за ним, Пилар почувствовала непривычную боль и странную пустоту внутри.

Рефухио повернулся и оглядел ее. Его взгляд скользнул по высокой напудренной короне волос, по округлым грудям, приподнятым корсетом, и тонкой, нещадно стянутой талии, по кринолину, занимавшему окружность в добрый ярд радиусом. Он улыбнулся. Его глаза заблестели от удовольствия:

— Выглядишь величественно, — наконец признал он. — И, как всегда, прелестна! Я думал, что тебе пойдет костюм монашки, но приходится признать, что этот наряд гораздо лучше.

Комплимент был неожидан и заинтриговал ее.

— Почему? — Она постаралась, чтобы ее голос звучал непринужденно.

Он протянул к ней руку, а она в ответ отвернула свою. Рефухио обошел ее вокруг, все еще протягивая руку.

— Потому, — заявил он, — что благодаря твоему наряду ни один мужчина не сможет подойти к тебе достаточно близко.

— Пока я ему не помогу. — Она бросила на него лукавый взгляд из-под ресниц.

— Существует и такая вероятность. Но, принимая во внимание твое доброе сердце, не думаю, что ты поступишь столь опрометчиво.

— А при чем тут мое сердце?

— Ты не захочешь быть причиной чьей-либо смерти. Она взглянула ему в глаза, затем отвела взгляд.

— Кто будет очередной жертвой?

— Что? — резко переспросил он.

— Я имею в виду, после моей тетки.

— Это совершенно другое дело. Ты не виновата в поступках сумасшедшего.

— Нет? Тогда и ты не виноват, — тихо сказала она. Он смотрел, как она уходила, не дождавшись его ответа.

Обед был сервирован с подобающей роскошью. Было очевидно, что жена чиновника, гордясь присутствием тех, кто, по всеобщему утверждению, принадлежал к сливкам испанской аристократии, задалась целью поразить соседей, приглашенных для количества, наряду со старшими членами семьи. Все серебряные предметы, находившиеся в доме, были отполированы до блеска и принесены в столовую. Сверкал венецианский хрусталь, поблескивал английский фарфор, а жар многочисленных свечей заставлял увядать недолговечные тропические цветы, стоявшие в вазах севрского фарфора. Огромное количество людей, приборов и подсвечников мешало достичь элегантности, которая была пределом мечтаний хозяйки дома.

Рефухио усадили по правую руку хозяйки, донья Луиза заняла место справа от хозяина. Пилар сидела далеко от Рефухио. По одну сторону от нее расположился пожилой человек в немодном черном костюме, по другую — старший сын хозяина. Незнакомый ей гость с воодушевлением налегал на еду, не выказывая ни малейшего желания беседовать с Пилар. Филипп Гевара, напротив, не был расположен обедать.

— Сеньорита, — он говорил так тихо, что шум разговоров и звон тарелок заглушали его слова. — Я чувствую себя последним глупцом. Умоляю вас простить мое невежество, но я не знал, кто вы. Подумать только, два дня находиться под одной крышей со знаменитой Венерой де ла Торре и не подозревать об этом!

Молодой человек был удивительно, по-кастильски, хорош собой. Он явно был избалован, о чем говорило его излишне уверенное и опытное обращение с женщинами, которое совсем не пристало в его возрасте.

— Пожалуйста, не будем об этом, — искренне попросила Пилар.

— Я должен был знать. И как я не догадался? Ваше лицо, ваша фигура — вне всяких сравнений. Неудивительно, что граф держит вас взаперти. Я вел бы себя так же, будь вы моей.

— Должна напомнить, что причиной этому, — Пилар кивнула в сторону Рефухио, наблюдавшего за ними поверх бокала, — необычайная ревнивость графа.

Юноша едва взглянул в направлении, указанном Пилар. Его темные глаза засверкали.

— Вы боитесь его? Хотите, я спасу вас?

— Разумеется, нет! Вы и думать не должны о таких глупостях!

— Глупостях? Вы говорите так, словно считаете меня неспособным защитить вас.

Пилар, услыхав в его голосе нотки оскорбленного тщеславия, постаралась успокоить Филиппа:

— Ни в коем случае. Я просто не нуждаюсь в спасителе. Я вполне довольна жизнью. — Ее голос был тих и мягок.

— Я думаю, вы просто боитесь. Осмелюсь ли надеяться, что вы беспокоитесь обо мне?

— Я почти не знаю вас, — возразила она.

— Мужчины и женщины влюбляются друг в друга, мельком увидевшись на прогулке или перекинувшись парой слов во время утренней мессы. — Его лицо вспыхнуло, в устремленном на нее взгляде сквозила страсть.

Она бросила ему вызов. В ней была тайна, которую он жаждал постичь, и она видела это. Для него она была куртизанкой, чьи прелести пленили дворянина, и этот дворянин заключил ее в башню. Казалось, молодого человека восхищает сама возможность говорить с нею. Тяга соблазнять ее была непреодолима.

— Но не я, — холодно возразила она. — Мне нет пользы от любви.

— Женщина, выглядящая, как вы, не может говорить так.

— Тем не менее, уверяю вас, это так.

— Вы предпочитаете, чтобы вас обожали, как это делает граф, я прекрасно понимаю вас. Для меня будет величайшим наслаждением преклонить перед вами колени.

— Благодарю, но в этом нет необходимости.

— Если вам нужен достаток, то я богат.

— Вы имеете в виду, что богат ваш отец. А титул?

— Вам нравится быть жестокой, но тем приятнее будет миг, когда вы сдадитесь.