– Магия, и больше ничего.

Профессор посмотрел на него с досадой, без сомнения раскаиваясь в том, что вступил в спор с таким типом, как Дули.

Джонатан похлопал его по плечу:

– Помнишь, что ты говорил, Профессор, насчет того, что ключи от боковой двери находятся в руках у науки?

– Вздор. Я находился под влиянием лунного света. Нет, Джонатан, всему остальному я предпочитаю научное объяснение.

Но всегда ли следовало соглашаться с объяснениями, даваемыми Профессором Вурцлом? В конечном счете настоящую цену имело лишь то, чему можно было удивляться и над чем размышлять, – все раскрытые тайны не стоили и одной нераскрытой. По крайней мере, именно с этой точки зрения Джонатан смотрел на мир. Он часто думал, что, пожалуй, онбыл бы не прочь вместо Сыровара стать Ученым. В самом деле, было бы несравненно лучше, чтобы твоя комната была набита разными приборами и установками, в которых бы без конца что-нибудь кипело и пузырилось. Ученых всегда что-то беспокоит и волнует, они решают какие-то проблемы и в самом разгаре беседы могут вдруг подпрыгнуть и убежать (и никто не скажет, что это от недостатков воспитания), чтобы приняться за проверку новой теории, которая неожиданно пришла им в голову. И было бы совсем неплохо, если бы к нему пришел какой-нибудь друг, а экономка сказала бы просто: “Хозяин у себя в лаборатории” – и провела бы гостя в комнату, а он с раскрытым от удивления ртом смотрел на нагромождения разного жуткого оборудования. А сам бы он купил себе длинный белый халат и очки, за которыми его глаза казались бы похожими на сливы, и говорил бы, как Профессор, снабжая свою речь всеми этими “вращениями” и “универсальными расчетными таблицами”.

Но в таком случае в научном разговоре он не смог бы, безусловно, встать на сторону Дули, И все вечера уходили бы у него на вычерчивание графиков и таблиц и на чтение толстых томов, посвященных изменчивости утиных перьев и свойствам замороженной воды. И у него бы осталось совсем мало драгоценного времени на Дж. Смитерса и всех магических королей Океании. И все бы это начало казаться “вздором”, как выразился Профессор. И еще он никогда не смог бы просто так сидеть без дела и этим ноябрьским днем, греясь в скудных солнечных лучах, лежать на спине и с удовольствием курить трубку, а в это время старушка Ориэль неторопливо несла бы его к морю – наверное, это показалось бы ему лишь пустой тратой времени. Кроме того, уже сделано столько открытий, что если он сменит профессию, то, наверное, ему очень скоро станет нечего делать. Тогда бы и Профессору Вурцлу пришлось сменить профессию, и не исключено, что он стал бы Сыроваром, и в итоге все осталось бы по-прежнему. Джонатан погрузился в свои размышления, но никому не рассказывал о них. Пожалуй, для того чтобы заснуть, было слишком холодно; а вот для того, чтобы просто ничего не делать, – в самый раз. Джонатан вспомнил, как у Дж. Смитерса было сказано, что ничего не делать – самое утомительное в мире занятие, может быть, просто потому, что вы никак не можете бросить его и отдохнуть. А может, Дж. Смитерс и в самом деле не такой уж умный.

В тот день они опять закусывали сыром. Хлеб кончился, но в изобилии были ягоды и маринованные овощи. С каждой пройденной милей солнце, казалось, теряло немного своей яркости и тепла. После обеда задул холодный ветер, который несся с побережья, и это повторялось почти каждый день. Часто ветер нес с собой запах океана – запах соленых брызг, водорослей, тумана и рыбы, – наверное, самый приятный запах, который только мог быть на море. Во всяком случае, Джонатан думал именно так. Но в то же время в этом запахе чувствовались одиночество и холод. Казалось, в нем были простор и глубина океана, и в этой глубине было все, что только можно себе вообразить.

Около двух часов дня они прошли мимо сторожевой башни гномов. Путешественники выкрикивали приветствия, но дверь была закрыта, и только после того, как Ахав громко гавкнул пару раз, появился гном, борода которого доходила почти до земли, держа в руках огромный жуткий топор. Друзья помахали ему, и в качестве приветствия он поднял свой топор и взмахнул им.

– По сравнению с нами он весьма невысокого роста, да? – прокомментировал Профессор.

– Пожалуй, – согласился Джонатан, – но он не виноват, что родился таким.

И он удивленно покосился на Профессора Вурцла. – Я пытался понять, какое выражение было у него на лице, хотя из-за этой бороды трудно сказать, улыбается он или хмурится. Но мне показалось, что он нахмурился. И, кроме того, это равнодушное приветствие…

– Скорее всего на прошлой неделе у него были гости, которые явно пришлись ему не по душе.

Профессор кивнул:

– Или же он подумал, что с реки ему кричала груда поленьев. Я надеюсь, что к тому времени, когда здесь появятся Сквайр, Буфо и все остальные, он отнесется к ним лучше. Ведь они будут уже очень далеко от дома и им потребуется немного отдыха.

Миновав сторожевую башню, путешественники заметили, что русло реки стало еще шире, а течение замедлилось настолько, что Ориэль почти ползла, а не текла. И Джонатан подумал: а не прибудут ли первыми к побережью коротышки? Впереди них замаячил остров, заросший густым лесом и покрытый холмами, остров, на котором можно было найти всевозможнейшие пещеры и черепашьи лужи. На вершине одного из холмов стоял единственный бревенчатый домик, и из его каменной трубы белой струйкой весело поднимался дым. За первым островом показались два других, делящих русло Ориэли на три части. Казалось, что река уже растеряла большую часть своих сил и покорилась власти семейства бобров, зарослей спутанных лилий и дрейфующих бревен.

Когда наконец наступила ночь, плот, лениво покачиваясь на волнах, плыл посередине реки. Профессор попробовал воду на вкус и объявил, что она слегка солоноватая, а это значит, что побережье совсем недалеко. Они решили вести наблюдение по очереди и сменяться каждые два часа и стали тянуть соломинки – кому становиться на вахту. Джонатану выпало дежурить первым, и, пока Профессор и Дули сладко похрапывали, он разжег свою трубку и попыхивал ею, а потом незаметно задремал. Утром, как обычно, наступил серый рассвет, и путешественники, проснувшись, обнаружили, что они все мокрые от росы, а проплывающий мимо берег усажен деревьями виднеющейся вдалеке фермы.

Во фруктовых садах тут и там высились груды сучьев, срезанных с яблоневых, вишневых и персиковых деревьев, потрескивающие в огне. Рядом прохаживался рослый гном, наблюдающий за горящими кучами. У некоторых деревьев еще не были срезаны ветки, но листья с них уже опали, и они высокими, стройными великанами возвышались над ковром буйно растущих трав.

Джонатан представил себе, как в доме на ферме жарят на сковородке блины, а затем поливают их сиропом, на другой сковородке жарят яичницу, а на третьей разогревают бекон, который с шипеньем подрумянивается. Если бы ему предложили, он бы, наверное, не удержался и обменял бы весь сыр, который имелся на борту, на чашечку ароматного кофе. Чем дальше, тем больше виднелось ферм, но они становились все меньше и меньше. То тут, то там стояли скопления домиков – маленькие деревни, окруженные крохотными рощами и затуманенные приятным дымком, который валил от куч горящих сучьев. В низинах вокруг Ориэли были вырыты длинные узкие каналы, вдоль которых росли тростник, камыш и болотные лилии. Время от времени Джонатан различал фигурки с рыболовными сетями, заброшенными далеко в воду.