— А Бубраша с собой поведешь?

— Да на кой он мне? — искренне удивился княжич. — Я и сейчас его не держу. Захотел — давно бы ушел. Сгубили молодца медные трубы. Нет, значит, в человеке стержня стального. Слуга ваш и то крепче духом.

Я пожал плечами. Велизарий из совершенно понятного простоватого парня вдруг становился огромной громкоголосой загадкой. И почему-то это меня совсем не радовало.

Пить не хотелось. Куска жареного мяса оказалось достаточно, чтоб наесться. Оставив двух воевод за беседой, которая плавно перетекла на обсуждение воинских приемов, припасов и оружия, поднялся на стену — сменить Инчуту.

Слугу на радостях напоили так, что вечером пришлось его самого отливать водой из колодца. Бубраш тут же предложил свою помощь, которая была с благодарностью принята. Так что с первыми звездами, когда ворота Речного Ореха распахнулись, отрок сидел в седле грустный и мокрый. А туземный боец, придерживая створку, сиял, как медное зеркальце.

Княжич оказался прав. Улицы были почти пустынны. А крадущиеся вдоль подворотен тени нас мало волновали. Воевода покидающего город войска активно крутил головой, высматривая невесть какую опасность. Видимо, ему было горько и обидно уходить вот так, словно воры в ночи, из Велиграда, который клялся беречь, стеречь и охранять. Словно и не было никакого дела обезумевшим горожанам, до столько лет служившей им дружине…

— Жестокая штука, эта их Макратря, — пробурчал я себе под нос, проезжая ни кем более не охранявшиеся распахнутые настежь городские ворота.

К вечеру в наш увеличившийся вдвое лагерь у городской стены пришел Бубраш. Привел с собой два десятка добровольцев в войско и ошеломительные новости. Оказалось, что не самим старейшинам Города Мастеров пришли в головы безумные мысли о всеобщем равенстве, братстве и свободе. Ходили слухи, что дней за десять до злополучного утра, когда кулачный боец так неудачно решил опохмелиться, с одним из караванов прибыли в Велиград иноземцы. Одеты были в простые платья, оружия на виду не держали, но в торгах не участвовали. Зато много времени проводили в Доме Совета, беседуя с Мастерами. Один из приказчиков, по делу явившийся в Дом, и имя предводителя чужестранного слышал. Сократор! Вот, оказывается, куда делась пропавшая часть посольского отряда…

Меня даже передернуло от омерзения, когда это имя было произнесено. Стоило задержаться, чтоб найти и прибить эту коварную гадину. Но дожидаться нас командир остатков посольской стражи не стал. Едва Паркай заперся в Речном Орехе, эковертовы шпионы верхом покинули Велиград по приречному тракту.

Ждать, покуда еще кому-либо из молодых горожан захочется присоединиться к армии принца, мы не стали. Отравленные ядом красивых, но пустых слов, они горели желанием дома разломать все старые устои и построить новое, справедливое царство Счастия Безмерного. Люди, пришедшие с Бубрашем, в большинстве своем были побитые жизнью мужички средних лет, больше доверяющее крепкой руке да доброму клинку, чем словам. Ни котенка, ни зверенка, ни дома, ни жены у новых охочих людей не водилось. Вот и решили воинского счастья поискать.

С рассветом начали снимать лагерь. Утро выдалось ветреное. Установленные возле шатров военачальников флаги, словно живые, бились на древках. Снимаемые с подпорок палатки так и норовили сбросить усмиряющих их людей и праздничными змеями ушмыгнуть в высокое небо. Угли в затухших было кострах, снова раздуло и по лагерю, вместе с пылью и ошметками сена, летали искры. Лошади нервничали, мотали умными головами, переступали, пугаясь вздувающихся пузырями притороченных к седлам плащей, вертелись у коновязей, мешали людям.

Все злились. Ветер ли навевал черные мысли или на душе было тяжело, но немало необдуманных злых слов сорвалось с языков.

— Твой приятель сегодня что-то слишком, — прокричал принц и укоризненно покачал головой. Словно ветер — мой расшалившийся ручной зверек. Или словно это я развязал тот самый, из детских сказок, мешочек с семью ветрами.

Я вздохнул, досчитал до пяти и отправился к наветренной стороне бивуака рисовать руны на земле. Почувствовал — пять минут без ветробезобразий в тишине и покое позволит всем успокоиться, примириться с дремучими мыслями. Если уж у меня было погано на сердце, что и говорить о молодом княжиче и его людях. Легко ли бросать упорствующих в своем безумии горожан на произвол судьбы? Это как у постели больного друга: и помочь не в силах, и уйти — подло…

Проще всего уговаривать себя. Так старики говорят. Еще говорят — наивысшая человеческая отвага и доблесть — суметь сказать себе «нет»!

Велиградцы могут перестать слушать речи старейшин об их ненаглядной макратре, одуматься, и вернуть в город порядок. Намучаются, набьют шишек и синяков да и призовут Паркая с дружиной обратно. Только когда это будет?! Казалось, останься младшой каменьского князя в палатках у стены, и люди, глядя на островок мира, быстрее выздоровеют… Или бешенство мозга вконец охватило головы, и вооруженный отряд превратится во вражескую армию?

— Послы от Мастеров к воеводам, — перекрывая вопли разбушевавшегося ветра, гаркнул Велизарий, и сердце, поразив меня самого, омылось жаром надежды. Я хлопнул в ладоши. Знаки, ножом вырезанные в дерне, налились бледным небесным светом. И наступила благословенная тишина.

Фыркали кони. Позвякивали стремена. Обвисли знамена и пологи шатров. Опустились плечи. Закрылись оскаленные, готовые прорычать, рты. Разжались кулаки. Воины словно впервые взглянули друг на друга.

— Ты это… Прости, если я чего брякнул, не подумавши, — порозовев от смущения выговорил один дружинник другому.

— Забавно, — удивленно протянул я. Непростой ветерок посетил в то утро окрестности Велиграда.

Возглавлял делегацию гостей нашего лагеря один из членов Совета Мастеров. Что уже само по себе демонстрировало серьезность намерений. Сопровождали советника пара старичков в кожаных фартуках и три десятка плечистых парней с любимым оружием вышибал в тавернах — окованными дубинками в руках. Впрочем, как раз присутствие телохранителей на границе лагеря четырех сотен воинов вызывало скорее смех, чем уважение.

Встреча советника с Паркаем все никак не начиналась. Гость требовал княжича к себе, за грань безветрия. Опальный предводитель городской стражи отказывался разговаривать где-либо кроме своего шатра. И я его отлично понимал. Вопить, словно торговки рыбой на базаре, пытаясь перекричать наполненный злобой ветер — занятие малоприятное.

Высокие стороны еще с час задерживали бы выступление отряда к Камню, если бы Ратомир наконец не выдержал:

— Три десятка! Щиты сомкнуть, мечи в ножны!

Толпа немедленно превратилась обратно в дружину. Воины подхватили высокие, прямоугольные пехотные щиты и выстроились напротив посольства.

— Шагом! Вперед! Марш!

Советник гордо вскинул голову и остался стоять на месте. Пареньки с палками заелозили, запрыгали, будто бы разминая плечи, завертели дубинками. Лучники, не договариваясь, словно случайно сгрудились за моей спиной, даже в толпе сохраняя некое подобие строя в три линии. Инчута правильно рассудил — иной раз пара стрел в мягкие места, пара капель крови может предотвратить кровь большую.