Я тоже не могу сказать, что разгадал все происки сатаны. Но один верный признак мне известен – однажды я понял: дьявол там, где нет жизни. Там, где обитает одна нежить. Он там, откуда ушли вы, потому что ваши чистые души безошибочно отреагировали на его близость. Вы смогли распознать метафизический запах серы, замаскированный лосьонами и дезодорантами.

Да, руки сатаны протягиваются к нам как раз там, где рациональность и порядок празднуют свое полное торжество. Никакое сгущение мистики не может привести к таким благоприятным условиям для плясок нечистой силы, как безжизненный, бездушный порядок. Ведь именно идеей порядка был одержим Гитлер, один из самых настойчивых и последовательных поборников рационализации. Он искренне считал, что «презренные итальяшки» недостойны великой Италии, и искренне от этого мучился. Войну фюрер рассматривал как самый быстрый инструмент рационализации. Пресловутый демонизм де Сада или Чарльза Мэнсона по своим разрушительным последствиям даже близко не стоял рядом с гитлеровской манией порядка.

Понимая это и видя ваш решительный выбор, мы можем теперь догадаться, где сегодня дьявол нашел себе самое надежное убежище. Не в капище и не на кладбище – представляю себе, как он радуется, когда подобные сказки рассказывают детям. Его логово, убежище, его штаб-квартира – в супермаркете. Потребительский рай – вот как называется земная проекция его ада. И это то место, где человек незаметно, но зачастую, увы, непоправимо расстается с душой. Я благодарен вам за то, что вы открыли мне эту истину, которая всегда ведь была истиной Иисуса.

Эту истину прекрасно знал, например, Кафка. Ему удалось отследить, где именно и при каких условиях проступают огненные буквы врага человеческого. Они высвечиваются отблесками адского пламени там, где все отлажено до автоматизма – до такой степени, что оттуда ушла жизнь и дух улетучился. Там, где полнота человеческого становится излишней и принципиально невостребуемой, а движения души только создают помехи в работе механизма. Там располагается столица царства его. Мой соотечественник Данте, описав круги ада, не смог проникнуть в его земное представительство, в роскошную приемную. Это сделал Кафка, после чего его оптикой воспользовались многие, в том числе и другой мой соотечественник, замечательный писатель Гоффредо Паризе. Они показали, как из канцелярских скрепок, обретающих статус символа, восстает сам Люцифер. Восстает с мешком, полным покупок. В таком виде он и вселяется в души смертных. Обратите внимание на не сразу заметное, но очень важное различие. У Санта-Клауса мешок подарков, а у Люцифера мешок покупок. Их можно оформить в кредит, оплатить сразу или получить в виде рекламных предложений. Но настоящая расплата все равно придет. В этой детали и просвечивает сама суть решающего отличия; возможно, его и имел в виду кто-то из философов, сказавший, что дьявол скрывается в деталях.

Вам же, братья мои, эта истина открылась на практике. Так и прежде поступал Господь, пренебрегая мудрствующими и вверяя свое слово тем, кто легок на подъем, не отягощен бременем мира сего. Вы свернули с пути стяжательства, сделав шаг к спасению души. Но позаботьтесь и о душах ближних своих, не будьте жестоковыйны.

Храмы ваши лишены помпезности, а зачастую и всех внешних признаков храма. Они попросту невидимы для замыленного глаза потребителей, привыкшего реагировать только на яркие обертки. Но пусть двери храмов будут всегда открыты, и всякий вошедший пусть удостоится приветливого слова. Дела ваши праведны, в них нет дьявольской монотонности, но есть порывы жизни, не почувствовать которые нельзя. И если вы будете благожелательны к ближним своим, они тоже обретут шанс на спасение. Ибо все вместе мы пребудем в лоне истинной церкви, определение которой дал сам Иисус. Вспомните, братья, это простое определение: «Где вас трое соберется во имя Мое, там и Я среди вас». А собираться во имя Его, Спасителя нашего, это вовсе не значит ежечасно поминать имя Господне всуе. Это значит жить жизнью человеческой, а не той суетой, на которую обречены марионетки Лжеца.

Ужас власть имущих начал проявляться в полной мере, когда к нестяжателям стали переходить священники Римско-католической церкви и профессора Сорбонны – люди, так сказать, повышенной чуткости, успевшие «разочароваться» в исламе. Они, как водится, последними заметили живой источник, но зато их выбор кое о чем говорит: эти персонажи всегда делают ставку на потенциальных фаворитов и редко ошибаются. Жан Боденарг, возвестивший о начале второй реформации, возможно, и поторопился, но и в самом деле со времен Лютера в христианских общинах не отмечалось еще такого духовного подъема и собственно религиозного творчества. Камень, отброшенный строителями, все же поставлен во главу угла, а то, что этот камень обнаружился среди руин, чуть ли не буквально подтверждает слова Евангелия.

Знаменитая гегелевская фраза о том, что «историю движут вперед не лучшие ее стороны», может пониматься по-разному. Маркс, Ницше и, скажем, Фрейд понимали и применяли ее каждый на свой лад – все дело в том, что´ или кого считать лучшим. У первых христиан, последователей Иисуса, была на этот счет своя версия. Однако есть и нечто общее в любом понимании гегелевской формулы. Речь идет о том, что мгновенная и очевидная признанность мира сего неизбежно расходится с истиной будущего, а следовательно, и с истиной истории. Быстрота распространения того или иного поветрия (скорость соблазнения) это, как правило, плохой признак с точки зрения судьбы, так сказать, жизненности учения. Великое вызревает долго, и ничто не истребляется с такой беспощадностью, как преждевременные ростки того духовного явления, которому суждено покорить мир.

Даже та очевидная вещь, что принципы нестяжательства не просто не противоречат Новому Завету, но и напрямую основываются на нем, пришла в голову далеко не сразу, а иерархам церкви она пришла в голову в последнюю очередь. Уж больно нелегко дается узнавание: профессионалы ожидания придумывают множество примет, составляют коллективный портрет грядущего избавителя, который, несомненно, должен быть мудр их мудростью (не зря же они всю эту мудрость усваивали), а тут под ногами всякий сброд шатается, смущает паству… Сам Иисус немногое сказал о грядущих воспреемниках его истины. Но кое-что все-таки сказал: И последние станут первыми. Это горькая истина для всех иерархов, поскольку в своей отрицательной форме она означает, что первенствующие в хрониках мира сего ни при каких обстоятельствах не будут первыми в Его Списках.

Смысл христианского кенозиса в значительной мере определяется отдаленностью «точки воплощения». Иисус в принципе не мог бы быть земным царем наподобие Гаутамы Будды. То, что Дева Мария была женой плотника, а сам Иисус в миру бродягой, отнюдь не является случайным обстоятельством: принадлежность к отвергнутым органично определяет дух христианства как таковой. Кенозис не является «снисхождением» ни в каком смысле, это скорее предельная ставка на ту подлинность, которую не смог укротить Вавилон. «Отброшенность» камня строителями Вавилона есть указатель его возможной пригодности для Града Божьего – всего лишь возможной, но и это уже немало. Ведь все, что размещено в вавилонских витринах, в принципе неспасаемо.