После венчания, из церкви молодых провезли на разукрашенных лентами лошадях, запряжённых в телеги и тарантасы. По улице пропылили «поезда», пронзительно прозвенели колокольчики. Вечером во время пира подвыпивший Осип, поднося Митьке очередной стаканчик самогонки, осмелился предупредительно высказать:

– Ты уж гляди, на свадьбе-то не разбудетенься!

Митьке такое назидание тестя не понравилось. Чтоб не придать значения этим щепетильным словам, он решил их залить самогонкой, заесть колбасой, обильно помазав ее горчицей. Свадьба все бы прошла тихо, смирно, но Митька не стерпел. На последнем пиру взбаламутил всех гостей, и пир помрачился. Некоторые гости, недовольные поведением жениха, ушли с пира преждевременно, и на полутрезвом языке стали осуждать Митьку:

– Какой он все же беспокойный человек, буян, одним словом!

– Ему есть в кого, бывало отец-то его не даст спокою никому!

После свадьбы полюбилась Митьке выпивка, хотя и раньше-то он был не против подружиться с самогонкой. Хотя раньше он выпивал изредка, то теперь не против каждый день. В молодых лет вдался в пьянку. Спервоначалу Митька как молодой зять часто бывал в гостях у тестя, а однажды, наугощавшись как следует, до потери сознательности, Митька в доме тестя так расканифолился, что всю свою затаённую обиду на молодую жену высказал тестю и теще, не умолчав и об интимных, своих супружеских отношениях со своей Марьей.

Хотя Митьке особо жаловаться на Марью нечего, ведь он на пиру бил же традиционную тарелку. В чем он обвинял жену, тесть с тещей так и не поняли. Осип слушал, слушал закомыристые слова зятя и, не выдержав, взял Митьку за шиворот и попросил о выходе. Митька сконфуженно подчинился, не сопротивляясь, а на жену затаил непомерную злобу.

– Ну ты и дурашливый! Я таких еще не встречала! – высказала свое недовольство капризным поведением Митьки Марья. Эти слова вконец разозлили его. А Осип, проводив и избавившись от назойливого зятя, облегченно вздохнул:

– Ну и зятек нам угодил! Пустой зубоскал и охальник! Вот напхался на нашу-то шею!

Дурачился Митька по-разному. Для него нет ни что при всех повалить свою жену на солому и бесстыже заголить ей подол. Он всегда был готов ко всяким безобразиям. Митька дурашливо обращался и со своей лошадью. В ночное время запряжёт он своего мерина и прогремит, прогромыхает телегой, гоня лошадь галопом вдоль улицы, пугая спящих людей.       Гнал однажды ночью Митька на лошади с бочкой воды на пожар, второпях угодил колесом в вырытую Осипом около своей избы яму. Колесо распалось, со зла и досады Митька обругал тестя непристойными словами. Как говорится, из чего псы не лакают. Ехал однажды Митька из леса с возом дров. Доехав до Соломенной Горы, его лошадь заупрямилась, вздыбливаясь, топчется на одном месте. Митька и так, и сяк, а она храпит и на дыбы.

– Ты взнуздай лошадь-то, а то при спуске с горы тебе ее не удержать, от воза останутся одни оглобли, – доброжелательно подсказал Митьке подъехавший тоже с возом Иван Федотов.

– Да она и так-то не дойдет, она у меня с норовом, – признался Митька.

– Ну тогда вот что, – вступил в разговор Николай Ершов, случайно мучившийся на этом месте, – вон видишь, она ногу приподнимает, видимо, на сучок наколола, вон и кровца из ноги-то течет. Возьми, да и посцы на рану-то, она и пойдёт, тронется. Митька, недолго думая, так и сделал. Помочился на рану, лошадь стронула с места воз и трусцой побежала. Воз загромыхал, затрясся на кочках, но не свалился. Съезд с горы прошёл благополучно.

В прошлом году возил Митька с поля снопы домой, около Рыбакова лошадь, изноровясь, встала, заупрямилась, и не хочу дальше идти. На кнут отвечает ляганием. Митька хотел воспользоваться тем же способом, тем, когда ехал из лесу с дровами, видит, нога-то поджила и рану у нее на ноге затянуло. Он решил применить другое средство: зажженную спичку он подсунул лошади под хвост. Лошадь, как бешеная, сорвалась с места, галопом, сломя голову, помчалась к селу, словно за ней гналась стая волков. Митька, едва удерживаясь на скопах, крепко держался за вожжи. Из-под него по сторонам и сзади воза выпадая, сыпались снопы, теряясь по дороге. У самого села Митька все же придержал взбеленившуюся лошадь. На телеге под ним осталось всего с десяток снопов, на которых он, пригнетая их, сидел.

Пьяному Митьке втемяшилось в голову взбаламутить вечернюю тишину и взбулгачить народ. Он так разбушевался и раскочевряжился, что семью из избы выгнал, а жену, гоняясь за ней с кулаками, заставил искать пятый угол в избе. Не догнав, он пустой бутылкой запустил в нее, да не попал: бутылка угодила в окно. Стекло с треньканьем разбилось, осколки со звоном вылетели наружу. При звуке разбитого стекла сидевшие на завалине у Федотова дома мужики и бабы, тревожно повскакали с мест, не поймут, в чем дело.

– Да это Митька пьяный со своей семьей воюет, он всегда, как напьётся, давай буянить, семью гонять, – известила Дарья Федотова.

– Он, видимо, так выпьет на копейку, а дурости покажет на целый рубль! – высказался и Федор Крестьянинов.

Меж тем, из разбитого окна полетели и покатились на дорогу караваи хлеба, полетели чугуны, ухваты, вылетела и табуретка, а в завершение всего этого, блестя медью, вылетел и пузатый самовар. Пожилые мужики пробовали укротить воинственный Митькин пыл, пытались, урезонивая, уразумить его:

– Эх, и дурные же привычки у тебя, – замечал ему Иван Федотов.

– Эх ты, дурная твоя буйная головушка, – вторила ему и Дарья.

– Зачем ты омрачаешь общее спокойствие, – совестил его и Василий Савельев.

– Это я озоровать учусь, – с ехидной насмешливой ухмылкой отвечал он.

Услышав о буйстве зятя, на другой день пошёл Осип, чтоб пожурить, постыдить Митьку, облагоразумить. Собака Барбос, сидевший на завалине Митькиного дома, встретил Осипа громким лаем. Надрывисто лая, брызжа взапятки Осипу слюной, собака сопроводила его до самой избной двери, из которой с криком на Барбоса «Сыма!» поспешил выглянуть Митька. Собака, передав пришельца хозяину, вильнув хвостом, злобно рыча, выбежала на улицу и снова заняла прежнее место на завалине, грызя и не впервой мурзуя кость.

– Ну и собаки у вас злы, – с этого начал разговор Осип. – Как супостат, так и хватает за ноги, тово и гляди портки спустит.

Осип сразу и не заметил, как сзади у него, лохматясь, болтался оторванный от штанов лоскут, из дыры виднелось тощее прожелтевшее тело.

– Ты что это, Митрий, бушуешь, семье спокойствия не даешь!? – начал увещевать Осип зятя. Митька, искусно увыркнув через щербину слюной, с яростным злопыхательством набросился на тестя:

– А ты не ввязывайтся в