— Как вы можете так говорить? — возмутилась Лиза. — Есть вещи, о которых вы не можете судить. Их ценность проверена веками. Им поклонялись сотни поколений людей. Чтобы увидеть их, люди приезжают со всех концов света. А вам, видите ли, они не нравятся.

— А что, я не могу иметь свое мнение? — возмутился он.

— Не можете, — строгим учительским тоном произнесла она.

— Вот скажите, вас учили читать?

— Ну, учили, конечно, — удивился он.

— Вот, поэтому вы можете читать и понимать книги. А живопись читать вас учили? Вас учили понимать картины?

— Нет, — поняв, наконец, куда она клонит, пристыжено сказал он.

— Поэтому вы не можете иметь своего мнения, а должны слушать то, что вам говорят специалисты. Жизнь так устроена, что для того, чтобы получить удовольствие, нужно сначала хорошо потрудиться. Ведь вы же из бизнеса знаете, что сначала нужно вложить, а потом получать.

— Ну, вообще-то да, мне это как-то не приходило в голову, — с удивлением сказал он. — А вот вас учили понимать живопись?

— Ну, вообще-то, тоже нет, — призналась она, но, увидев его довольную улыбку, тут же строго прибавила.

— Но в отличие от вас я этим не горжусь, а скорблю об этом.

— Оказывается, это так серьезно, — пробормотал он. — Кто б мог подумать.

Но после осмотра галереи он послушно пошел с ней в Академию художеств, смотреть Давида. Когда они вошли, Лиза замерла и невольно схватила его за руку. Давид стоял посреди овального зала, огромный и великолепный на своем высоком постаменте, а люди беспрерывным потоком шли вокруг него. Многие останавливались и, запрокинув головы, молча смотрели и не могли насмотреться, понимая, что вот сейчас, сию минуту они соприкасаются с вечным, что в жизни, в общем-то, случается не часто. Лиза тоже остановилась и застыла. Ей не верилось, что она сама, своими глазами, видит того, настоящего Давида, которого касались руки великого Микеланджело. Наконец, придя в себя, она повернулась к Полонскому и только тут заметила, что держит его за руку.

— Ой, извините, пожалуйста, — смутилась он, — Я нечаянно.

— Ничего, ничего, пожалуйста — галантно ответил он. — Если вам это необходимо, то моя рука в вашем распоряжении.

— Ну, ладно, не издевайтесь, — насупилась она. — Давайте обойдем вокруг него и пойдем, а то вы, наверное, уже в душе меня ругаете.

— Да, нет, — серьезно сказал он. — Возможно, в это трудно поверить, но я, наоборот, вам благодарен.

— Правда? — она недоверчиво посмотрела на него. — Ну, тогда я рада.

Когда они вышли на улицу, Полонский посмотрел на часы.

— Ого, у нас с вами не так уж много времени. Давайте я вас покормлю где-нибудь и провожу к автобусу в аэропорт.

У Лизы потеплело на душе. Кажется, лед трогается понемногу.

— Вы, оказывается, так заботитесь о своих сотрудниках, — сказала она, чтобы скрыть свою радость. — Это даже трогательно.

— Да, с хозяином вам повезло, так что можете не иронизировать, лучше идемте скорее.

В ресторане Лиза выбрала себе в меню крабовый суп и лазанью, но когда ей принесли заказ, невольно вспомнила мосье Стайбеля и рассмеялась. В супе, полном макарон, кое-где сиротливо просвечивали микроскопические кусочки крабов, а лазанья и вообще представляла собой слоеный пирог из вермишели с сыром.

— А знаете, Эльвира, — вдруг сказал Полонский, — я ведь действительно вам благодарен. Как-то совсем закрутился с этим бизнесом последние годы, забыл, что на свете существует прекрасное, а если и вспоминал, то никогда не было времени, все дела, дела.

— Ну, ничего, — великодушно сказала Лиза, — зато вы преуспели в другом. Страшно, когда человек вообще ничего из себя не представляет, а вы человек успешный, многого добились.

— Но совсем не того, о чем мечтал, — смущенно усмехнулся он.

— Да? — удивилась Лиза. — Но ведь вы делаете очень красивые вещи, у вас большая фабрика, вы богаты в конце концов. Разве этого вам мало?

— Дело не в этом. Вы ведь не думаете, надеюсь, что все эти коробочки, чашечки, качели всегда были пределом моих мечтаний?

— А как же тогда получилось, что вы стали этим заниматься?

— Видите ли, это решили за меня. Мой отец в советские времена был директором пластмассового завода в Риге. Когда начался весь этот балаган с распадом Союза, оказалось, что у нас нет никакого гражданства. Родители мои сами родом из Подмосковья, но по заданию партии и правительства давным-давно уехали в Латвию. Вернуться мы не могли, не было российского гражданства. Остаться там, тоже ничего хорошего. Тогда дядя отца позвал нас к нему в Германию. Он жил там уже много лет, у него были и связи, и деньги. В общем, нас приняли там, и мой отец снова занялся тем единственным делом, которое знал — пластмассой. Вначале он арендовал один цех и стал там с несколькими рабочими делать пуговицы, пряжки, застежки — в общем, всякую мелочь, но достаточно красивую и конкурентоспособную. Дело пошло, он стал делать одноразовую посуду, тогда это было в новинку. Потом дядя, видя, что есть перспективы, также решил вложить деньги, а он был человек богатый, и они с отцом стали компаньонами. Детей у дяди не было, и, когда они с женой умерли, вся фабрика досталась отцу. Я стал помогать ему уже в старших классах. Просто пришлось, потому что больше никого у нас там не было. Работал после школы и на каникулах. Отец хотел, чтобы я закончил, как и он, технологический факультет легкой промышленности, но я настоял на своем и поступил туда, куда хотел, в архитектурный. Да, по специальности я архитектор и, между прочим, неплохой. У меня были хорошие проекты и по некоторым из них даже были построены здания. Но отец попросил меня хотя бы временно поработать с ним, и я как-то и сам не заметил, как втянулся. Потом, когда отец отошел от дел, я хотел продать фабрику и заняться строительством, но, когда я поговорил с отцом, то не смог этого сделать. Для него это было делом всей его жизни. Фабрика была его детищем, его ребенком, даже, наверное, в большей степени, чем я. Пришлось продолжить, но теперь я все-таки собираюсь расстаться с этим всем и начать новое, теперь уже точно мое дело.

— Как расстаться? Что вы имеете в виду?

— Продам фабрику и вложу деньги в строительство.

— А как же все, кто работает там и в офисе? У вас же только на фабрике тысяча двести человек работает. Что с ними со всеми будет?

— Ничего не будет, так и останутся работать. Неужели вы думаете, что новому хозяину будет выгодно всех уволить, набрать новых и начать учить их? Нет, конечно, так что вам ничего не грозит.

— А как же ваш отец? Ему ведь будет тяжело.

— За эти годы многое изменилось. Он уже отвык от фабрики, да и той, что он строил, уже нет, а эту он и видел всего один раз. Так что теперь это будет безболезненно, по крайне мере, я так думаю.

Ну, вот, только этого не хватало. Только начала с ним налаживать контакт, как он уже собирается уйти, подумала Лиза.