Сразу же возникает законный вопрос: если о существовании боевой дружины было прекрасно известно, то почему сразу же не были приняты необходимые предупредительные меры? Возможно, в охранном отделении полагали, что все на самом деле не столь серьезно, как докладывают ревельские жандармы. Во–вторых, возможно, там просто не справились с тем потоком информации о беспорядках, которые в то время буквально захлестнули Россию. Наконец, в–третьих, возможно, просто понадеялись на извечное русское «авось». А вдруг пронесет и ничего страшного не случится? Увы, не пронесло, и случилось! Самое печальное, что своей информацией жандармы не поделились ни с командованием флота, ни с командиром «Памяти Азова», и те ничего не смогли противопоставить захвату корабля боевой дружиной.

Еще один неудобный эпизод событий на «Памяти Азова» — это эпизод контрвосстания. Абсолютно понятно, что переменная и часть постоянной команды сами схватили главарей мятежа и освободили офицеров. Но написать правду об этом значило поставить под сомнение саму классовую теорию. Как же могут классово близкие зачинщикам восстания матросы отбить у них корабль и передать его царским властям? Поэтому историки и писатели, освещавшие тему мятежа на «Памяти Азова», изворачивались кто как мог. Вот писатель–историк Кардашев: «Офицеры призвали на помощь кондукторов, гардемаринов и учеников, проходивших на корабле морскую практику. Завязались схватки. Восставшие матросы были обезоружены. Только из–за их неорганизованности офицерам удалось подавить восстание в самом его начале». Здесь все обман. Офицеры (а на борту оставался только тяжело раненный старший офицер и два мальчишки–мичмана) сидели под арестом и никого никуда призывать не могли. Смехотворно звучит и утверждение, что мятежники были неорганизованны и только потом обезоружены. Но ведь они до этого уже сутки властвовали над крейсером, что же помешало им организоваться? И как могли оказаться более организованными выступившие против них кондукторы и матросы, все действия которых были откровенным экспромтом?

Камертоном написания всех историй мятежа на «Памяти Азова» в советское время следует считать статью одного из первых исследователей этого вопроса И. В. Егорова. В Ленинграде в 1926 году (почти по свежим следам) вышла книга «Восстания в Балтийском флоте в 1905–06 гг. Сборник статей и документов». Составитель И. В. Егоров. Все последующие советские историки в той или иной мере всегда опирались на этот «классический» труд по истории мятежа на балтийском крейсере.

Но и это не все! В революционной историографии произошел поистине уникальный случай. С работой И. В. Егорова ознакомился активнейший участник событий на «Памяти Азова» Н. Н. Крыжановский, проживавший к тому времени в США. А ознакомившись, написал свое видение этих событий (с ними мы уже ознакомились выше), в конце же своего повествования он вступил в открытую полемику со своим советским оппонентом.

Думается, читателю было бы интересно познакомиться с этими двумя точками зрения на одно историческое событие и самим сделать выводы.

Итак, вначале мы предоставляем слово И. В. Егорову. Вот его видение хода событий на «Памяти Азова»: «В кампанию 1906 года крейсер „Память Азова“ был флагманским кораблем Учебно-Артиллерийского отряда Балтийского моря. Он плавал под брейд–вымпелом начальника отряда, флигель–адъютанта капитана 1–го ранга Дабича. В самом начале кампании из команды и переменного состава учеников выделилось несколько революционно настроенных людей: артиллерийский квартирмейстер 1–й статьи Лобадин, баталер 1–й статьи Гаврилов, гальванерный квартирмейстер 1–й статьи Колодин, минер Осадский, матросы 1–й статьи: Кузьмин, Котихин, Болдырев, Шеряев и Пенкевич.

Они вели с матросами разговоры политического характера, читали им газеты левого направления, например, „Мысль“, „Волгу“, „Страну“, и даже прокламации Российской Социал–демократической партии. Основная мысль всех этих разговоров и чтений сводилась к осуждению правительства и к необходимости Учредительного Собрания.

К квартирмейстеру Лобадину заходили в арсенал для каких–то тайных переговоров писарь 2–й статьи Кулицкий, машинный содержатель 2–й статьи Аникеев и квартирмейстер Колодин. Наиболее осторожные и начальству послушные матросы предостерегали своих товарищей против „политических“. Но квартирмейстер Лобадин прямо сказал, что не потерпит никакого подглядывания, противоречий и доносов. А кто будет восстанавливать матросов против Лобадина и его товарищей, того недолго выбросить за борт. У Лобадина слово не расходилось с делом, и комендор Смолянский был здорово избит: его подозревали в том, что он написал команде письмо о дисциплине и верности присяге.

На берегу велась пропаганда: в лесу, под открытом небом, устраивались митинги матросов. На них выступал агитатор, которого матросы привыкли называть „студентом Оськой“. На самом деле это был одесский мещанин Арсений Коптюх; он жил в Ревеле по подложному паспорту мещанина Степана Петрова. „Студент Оська“ был неутомим: он не только привлекал матросов на свидания в частной квартире в Ревеле, но в июне даже приехал на сам крейсер и участвовал в заседании судового комитета. Этот комитет состоял из нижних чинов, избранных путем тайной подачи голосов. Среди матросов собирали пожертвования на Ревельский революционный комитет. Одним словом, агитация и пропаганда шли с большим успехом.

В конце июня был небольшой конфликт. Команде не понравился суп, она вышла из–за стола и собралась на баке. Как–то все улеглось, лишь некоторые офицеры начали поговаривать, что в команде неблагополучно. Особенно ревизор мичман Дорогов часто указывал командиру крейсера капитану 1–го ранга Лозинскому, что необходимо списать с корабля наиболее неблагонадежных. Командир долго не соглашался. Но в начале июля начальство получило сведения о противоправительственной деятельности минера Осадского. Только тут Лозинский раскачался и отдал приказ арестовать его и передать на берег судебной власти. Команда сильно взволновалась. Особенно были возбуждены машинный содержатель Аникеев и машинный квартирмейстер Черноусов. Ученики Болдырев и Пенкевич собрали вокруг себя толпу нижних чинов и агитировали, что надо освободить арестованного, а главное, не допускать его с воза на берег.

Дело на этот раз кончилось только шумом, но внутри команды шла большая революционная работа. Один из комендоров донес артиллерийскому кондуктору, что команда постоянного состава назначила на 14 июля бунт. Кондуктор доложил начальству, и 14 июля крейсер посетил морской министр. День прошел совершенно спокойно, но для большей предосторожности весь учебно–артиллерийский отряд перевели в бухту Панонвик.

19 июля вечером из Ревеля пришел минный крейсер „Абрек“ и привез провизию для „Памяти Азова“, и, главное, на нем приехал „студент Оська“, переодетый матросом. Вместе с артельщиками, принимавшими провизию, Коптюх незаметно перешел на „Память Азова“. Около 11 часов ночи в таранном отделении началось заседание судового комитета, которое собрало до 50 человек. Долго и подробно обсуждали телеграмму, полученную баталером Гавриловым о восстании в Свеаборге. Многие сомневались в достоверности сообщений, и поэтому вопрос — должен ли крейсер примкнуть к восставшим, обсуждался очень долго. Был уже 1 час ночи, когда участники собрания стали прямо задыхаться от духоты.