— Не давайте запугать себя и не давайтесь в обман, мужественные женщины! Спасайте от голода своих детей! Ваши мужья помогут вам, если придется разрушить Версаль! Только не робейте! Сам Бог за матерей, ищущих для своих детей хлеба!

И они не робели. Они устремились в Версаль, увлекая с собой всех встречных женщин и громко крича:

— В Версаль, в Версаль!

Напрасно парижский мэр убеждал их разойтись по домам, уверяя, что все булочные уже открыты, что запасов достаточно, что пекарям приказано печь хлеб; напрасно генерал Лафайетт, командир национальной гвардии, доказывал им ненужность и бесцельность их поступка, — толпа неудержимо стремилась вперед все с тем же криком:

— В Версаль! Заставим булочницу и булочника вернуться в Париж!

— Нам придется или допустить их в Версаль, или прибегнуть к силе, — сказал мэр, обращаясь к Лафайетту, — удержите их силой, генерал!

— Невозможно, господин Бальи! Как употребить силу против безоружных женщин? Ни один из моих солдат не послушает меня, потому что ведь это все — их матери, жены, сестры. У них только одно оружие — их языки, которыми они собираются покорить сердце королевы. Пусть идут! Только надо принять меры, чтобы король и королева не оказались в опасности.

— Это тем необходимее, генерал, что за этими женщинами непременно последуют толпы вооруженных мужчин. Торопитесь защитить от них Версаль!

— Мне не следует вести своих солдат в Версаль, — возразил Лафайетт, качая головой, — ведь вы знаете, на какой неразумный поступок побудила короля реакционная партия; весь Париж говорит о празднике, который королевская чета дала фландрскому полку, вызванному в Версаль. Король, королева и дофин присутствовали на празднике, где трехцветные кокарды топтали ногами и вместо них украшали себя белыми лентами. О национальной гвардии там отзывались с насмешками, пели роялистские песни и клялись королю и королеве исполнять их приказания. Мои солдаты возмущены, а офицеры требовали, чтобы я повел их в Версаль и наказал мятежный фландрский полк. Вы видите, что вести национальную гвардию в Версаль опасно.

— Но надо же что-нибудь предпринять для защиты короля! — настаивал Бальи. — Поверьте, что эти разъяренные женщины гораздо опаснее рассерженных гвардейцев! Пойдемте в ратушу, генерал, и посоветуемся со старшими офицерами и с городским советом.

Через час на улицах послышался барабанный бой, так как на заседании в ратуше было решено отправить национальную гвардию в Версаль под начальством Лафайетта, чтобы, с одной стороны, защитить королевское семейство от нападения народных масс, с другой — защитить Национальное собрание от нападения королевских войск. Но задолго до того, как гвардия выступила в Версаль, орда женщин уже отправилась в путь. Они двигались десятью отдельными колоннами, не менее тысячи женщин в каждой. Впереди каждой колонны шли несколько национальных гвардейцев и несколько вооруженных мужчин и поддерживали в толпе кое-какой порядок. По сторонам колонн также шли мужчины из народа, не дозволявшие уставшим или образумившимся женщинам возвращаться в Париж, говоря, что начатое должно быть доведено до конца, и возбуждая их мужество криками: «В Версаль, в Версаль!»

В Версале все было спокойно. Король отправился с несколькими кавалерами в Медон, на охоту, королева пошла в Трианон одна, совсем одна!

Где были все ее друзья, поклонники? Далеко, в чужих краях! Бежали от несчастья, которое простирало свои мрачные крылья над Версалем, над когда-то веселым Трианоном!

Как все было тихо и пусто! Мельница стояла безмолвная; открытое окно хлопало по ветру, но из него не выглядывало добродушное лицо мельника. Школьный дом также опустел: веселый учитель не писал более остроумных словечек на черной классной доске; он сочинял теперь памфлеты на королеву.

В рощах и на тенистых дорожках была разлита меланхолическая тишина. Ярко раскрашенные рукою осени деревья отражались в пруде; плакучие ивы купали в нем свои ветви; пара лебедей тихо плыла по гладкой поверхности и, завидя человеческую фигуру на берегу, торопливо махала крыльями, надеясь получить несколько крошек хлеба, которые часто бросала им белая рука королевы. Но сегодня она пришла с пустыми руками: все старые привычки были забыты, должны были быть забыты! Но птицы не забыли королеву: они беспокойно сновали у берега и ждали подачки; наконец, разочарованные, они уплыли, издавая печальные жалобные крики.

— Они поют лебединую песню моему счастью, — прошептала королева, следя заплаканными глазами за удалявшимися птицами, — они также оставили меня… Я одна, совсем одна!

Последние слова она сказала так громко, что разбудила искусственное эхо, которому прежде приходилось повторять только радостные возгласы и веселый смех.

«Одна, одна! — отозвалось за стенами башни Мальборо. — Одна! — прозвучало над водой. — Одна!» — прошумело в кустах.

«Одна!» — громко прозвучало в сердце королевы, и она упала в траву, закрыла лицо руками и громко зарыдала.

И вдруг издали донесся чей-то зов:

— Королева, где королева?

Мария-Антуанетта вскочила и вытерла глаза: никто не должен был видеть, что она плакала.

Голос звучал все ближе, и королева пошла на него; она знала, что ее ждет новое несчастье, и шла ему навстречу. Из-за поворота дорожки поспешно вышел человек; королева посмотрела на него пытливым, вопросительным взглядом. Кто этот вестник несчастья? Он прочел этот вопрос в ее глазах, бросился к ее ногам и, задыхаясь от волнения и быстрой ходьбы, воскликнул:

— Простите, ваше величество! Простите, что мешаю! Я Тулан, ваш верный Тулан, ваш преданный слуга! Меня послала госпожа Кампан.

— Я узнаю вас: это вы принесли мне известие об оправдании кардинала де Рогана?

— Судьба и нынче сделала меня зловещим вестником, ваше величество.

— Что случилось? Несчастье с королем или с детьми?!

— Нет, ваше величество!

— О, — свободно вздохнув, сказала королева, — так вы принесли мне счастливые вести! Да, я