— Хороший ты лекарь, Хирон, — криво улыбнулся Гермий. — Еще немного — и я буду совсем трезв. А зря… зря. Так хорошо быть пьяным, ничего не помнить, ни о чем не знать, ничем не мучиться… Забыться. И забыть… Наверное, я плохой бог, — добавил он непонятно к чему, но кентавр лишь согласно кивнул, ложась напротив и разглядывая Лукавого — такого несчастного, в насквозь промокшем хитоне, плотно облепившем тело.

— Да, ты плохой бог. И я плохой бог. Потому что когда в Семье начали всерьез выяснять отношения, я ушел в сторону. Наверное, это был не лучший выход, но для меня он был единственным.

Хирон некоторое время молчал, слегка подергивая хвостом.

— Ты сейчас тоже на распутье, Гермий. Хотя бы потому, что понял, какую опасность представляют эти дети. Для Семьи. Для нас. Для всех. Надежда для тех и для других — это очень, очень опасно.

— Понял, — хрипло выговорил Гермий, не то спрашивая, не то утверждая.

— И ты хотел убить их. Не сейчас — раньше. Я помню, ты уже говорил мне об этом почти три года назад.

— Хотел. Но не их — его. Алкида. А Ификл… мог бы заменить брата. Герой должен быть один. Так лучше и для Семьи, и для людей, и для него самого.

Голос Гермия дрогнул, и сказанное прозвучало неубедительно.

Хирон задумчиво наматывал на палец прядь волос из своей бороды.

— Ты говоришь и не веришь, Гермий. Они действительно опасны. Особенно — Алкид. Тут я с тобой согласен. Убей его, Гермий. Убей мальчика.

— И это говоришь мне ты? — опешил Лукавый.

— Это говорю тебе я. Да, с первого раза у тебя не получилось. И я не дам совершиться этому у себя на Пелионе. Но кто мешает тебе повторить попытку? Ты же бог! Почему бы, к примеру, метательному диску СЛУЧАЙНО не угодить Алкиду в голову? Или почему бы не произойти несчастному случаю, когда братья будут упражняться с оружием? Или кони понесут. Не мне тебя учить, Лукавый. Если хочешь — посоветуйся с Герой.

— А Олимп?! — совсем растерялся Гермий. — А гиганты?! Папа, наконец… он так надеется на Мусорщика-Одиночку!

— Ну и что? — Хирон жестко глянул в глаза Лукавому, и Гермий отвел взгляд. — Ты знал об этом и сегодня. Это остановило тебя? Отвечай!

— Нет. Но… если я убью Алкида, а Ификл все-таки заменит его, став Истребителем Чудовищ, — то первым чудовищем, которое он постарается убить, стану я. А это значит, что потом придет черед других членов Семьи… и Тартар в результате получит долгожданного союзника. Это не выход, Хирон!

Хирон, как-то странно прищурившись, слушал Лукавого, время от времени косясь на спящих детей.

— Это мудро, Гермий. Ты взрослеешь — не ухмыляйся, я имею в виду не число прожитых лет. Но только ли поэтому ты не хочешь убивать Алкида… или обоих? Попробуй снова опьянеть и, трезвый, понять себя пьяного. Попробуй, Гермий! Почему ты хочешь, чтобы они жили?!

Гермий долго не отвечал, и взгляд Лукавого в эти минуты был расплывчатым и сосредоточенным одновременно, словно он и впрямь пытался всмотреться в глубины своего существа, в личный внутренний Тартар, в чьи медные стены сейчас, словно руки гекатонхейров, били слова Хирона.

— Я действительно плохой бог, — медленно проговорил наконец Гермий, глядя в лицо Хирону и на сей раз не отводя глаз. — Просто… просто я слишком привязался к этим мальчишкам! Частица меня уже вложена в них — и мне жалко эту частицу, Хирон, потому что это тоже «я». Да, я понимаю, что они все равно умрут — не сейчас, так через сорок, пятьдесят, семьдесят лет! Для них это — жизнь. Для нас — мгновение. И все равно я не могу их убить просто потому, что не могу! Семья Семьей, но (хотя по мне лучше Семья, чем Павшие!) я не стану убивать этих двоих даже ради Семьи! И пусть я плохой бог… я такой, какой я есть, и другим уже не буду.

— Вот теперь ты сказал, а я услышал правду, — удовлетворенно кивнул кентавр. — Ты и вправду стоял на распутье, Гермий: сверкающий Олимп, темные глубины Аида — и серединный мир, не знающий небесного всемогущества и подземного спокойствия, мир ежедневного, ежеминутного выбора; мир живущих в нем, таких, как я, Дионис, Пан, Амфитрион, Кастор, Алкмена, вот эти дети, старый Силен… все мы, сделавшие свой выбор, равны — как бы мы ни назывались и на скольких ногах бы мы ни ходили, на двух или четырех! Сказав: «Я привязался к ним!» — ты выбрал, Гермий, и я очень надеюсь, что ты не ошибся. Теперь ты вправе приходить ко мне на Пелион, не дожидаясь приглашения или разрешения, хоть с детьми, хоть без, просто так, как приходят в дом друга. Пелион — не место для Семейных игр, но для друзей он всегда открыт.

Гермий слушал кентавра, улыбаясь растерянно и чуть-чуть смущенно.

— И еще, — после паузы добавил Хирон. — Дети детьми, но… хорошо было бы, если бы ты поближе познакомился с их отцом.

— С которым? — Гермий кивнул на близнецов, заворочавшихся во сне. — С которым отцом-то?

Хирон не принял шутки — если, конечно, Лукавый шутил.

— С ИХ отцом, — подчеркнуто повторил он. — Я полагаю, что так ты сможешь лучше понять детей; и не только детей. Потому что прадед этих близняшек Персей стал героем не тогда, когда ты по приказу Зевса подарил ему меч и повел к Грайям-Старухам. Просто он увидел вот таких каменных мальчишек на улицах Серифа и Аргоса — и понял, что Медуза больше не должна жить.

Гермий неожиданно протянул руку и легко коснулся конского крупа Хирона.

— Скажи, Кронид, — спросил Лукавый, — ты действительно считаешь, что сегодня я что-то выбрал? Хорошо бы, если так…

Он встал, подошел к наполовину опустевшей бадье и принялся брызгать водой себе в лицо.

Сандалии Гермия, до того прятавшиеся за бадьей, выпорхнули из укрытия и опустились у ног хозяина.

— Брата хочу! — повизгивал Гермий, явно становясь прежним — легкомысленным обманщиком, обманчиво-легкомысленным богом, непредсказуемым, шумным выдумщиком. — Брата-близнеца! Чтоб удерживал меня от неразумных поступков! Как Ификл Алкида во время приступов!

— Почему же он сегодня не удержал брата? — спросил Хирон, явно не рассчитывая на ответ.

Но ответ прозвучал.

— Потому что гад Пустышка убить нас хотел! — раздался из дальнего угла пещеры заспанный детский голос. — Вот почему! Вот! Уходи отсюда, Пустышка! Мало тебе тогда камнем досталось?! Еще хочешь? Получай!..

И раскрасневшийся Ификл запустил в своего врага подвернувшимся под руку яблоком.

Яблоко мальчишка швырнул довольно метко, однако сочный золотистый плод по непонятной причине завис в воздухе, на локоть не долетев до головы склонившегося над бадьей Пустышки.

Гермий лениво обернулся, протянул руку, взял яблоко прямо из воздуха и с хрустом откусил чуть ли не половину.

— Как это? — озадаченно спросил Ификл, на миг позабыв про свою обиду.

— А вот так! — ухмыльнулся Лукавый и схрумал остаток яблока.