Повинуясь небрежному взмаху руки великого государя, дьяк понятливо опустил неинтересные мелочи.

– Уроки мастеровым людишкам задавал сам, на скудоумных не серчал, а с немалым терпением наставлял их в новом деле. А перед тем как бумазейное тесто в лотки лить, тако же все перещупал и проверил. Да и потом что-то непонятное делал, перед тем как шелковые платы с листами в давильню закладывали.

– Угум. И что, хороша ли бумага вышла?

– Про то мне неведомо, великий государь, – Димитрий Иоаннович указал без него листы не вынимать, а пуще того рядом с давильней охрану учинить, чтобы его трудов кто по недомыслию не испортил.

– Ступай.

Вновь небрежно шевельнув пальцами, властитель Московского царства отослал прочь верного слугу и позволил себе немного помечтать. Если у сына получится с этой его новой бумагой (дай-то бог!), – значит, получится и все остальное. Драгоценный фарфор, чья стоимость равна его же двойному весу в серебре – а зачастую и в золоте! Стекло листовое и посудное, большие зеркала, добрая сталь… Представив, как наполнится его казна, великий князь не удержался и вскочил на ноги, нервно заходив по кабинетной комнате. Полная казна – это скорое завершение строящихся засечных черт на границе с Большой ногайской ордой и крымчаками и начало сооружения новых. А также малых крепостиц и острогов для пограничных сторожей. Появится добрая земля для испомещения верных служилых людей – меньше будут угонять в полон черносошный люд, легче станет стеречь окраины державы. Будет много хорошей стали – появится много добрых сабель, пищалей, фузей и крепких доспехов. А значит, битвы с литвинами и поляками будут забирать меньше православной крови! Да и воеводы перестанут постоянно жалиться, что вороги-де лучше вооружены и защищены. Одна мысль цепляла другую, разум десятками перебирал самые соблазнительные идеи, когда Иоанн Васильевич не выдержал и едва ли не бегом отправился в крестовую, молиться и успокаивать свой дух. Сколько пролетело времени за этим занятием, он не считал, а личная челядь и ближные бояре беспокоить своего повелителя не осмелились, вполне разумно опасаясь вызвать на себя его гнев…

– Отец!

Что не осмелились сделать родовитые бояре – с легкостью сотворил юный наследник, буквально светящийся от радости и удовольствия, – а следом за ним в святая святых Теремного дворца, царский Кабинет, с заметной робостью и смущением ступил и его подручник, Мишка Салтыков.

– Батюшка?..

– Здесь я, Митя, здесь. Никак похвалиться пришел, разумник мой?

– Да!

Глядя, как его вечно сдержанный сын открыто улыбается, по-доброму усмехнулся и сам государь.

– Ну хвались.

Не дожидаясь иных понуканий, отпрыск оружничего поспешно положил на стол большой тряпичный сверток. Развязал несколько узлов, едва удерживаясь, чтобы не помочь себе зубами, разметал в стороны неказистую посконь…

– О как!

В унизанных перстнями пальцах появился первый лист новой бумаги. Снежно-белый, плотный и одновременно гладкий, с удивительно ровными краями. А ко всему еще и гораздо прочнее обычного – ибо рвался гораздо хуже и с большей неохотой, чем привычная бумазея. Первый лист сменил второй, почти во всем повторяющий первый. Кроме нежно-лилового цвета. Третий отдавал зеленью, четвертый был явственного золотистого оттенка. Пятый опять был белым, зато в него узенькой дорожкой (по самому краешку) впечатались цветочные лепестки. На шестом, отливающем красным, в правом верхнем углу обнаружилась небольшая ромашка, удивительным образом ставшая одним целым с бумажным листом.

– По десятку листов каждого цвета, батюшка, и три дюжины белых.

Попробовав, как пишется на новинке, Иоанн Васильевич был приятно удивлен.

– Изрядно, весьма изрядно.

– Батюшка. Чтобы чужеземцы всякие не переняли секрета новой бумаги, надобно амбар, где ее льют, крепко сторожить. А лучше и вовсе разобрать давильню, рамки и прочее и, умножив в числе, собрать в Александровской слободе, где и выделывать под неусыпным…

Легким движением сбив с сыновьей головы тафью, отец взъерошил тяжелую гриву волос.

– Хо-хо-хо, никак яйца курицу учить вздумали?

Заметив, как обиженно насупился отпрыск, царь слегка прижал его к себе.

– Ну-ну. Давно уже все приказы отданы, и людишки верные для присмотра подобраны. А насчет слободы – это ты молодец, славно придумал.

– А еще, батюшка, можно выделывать особливую бумагу для челобитных дел: с тисненым узором, изукрашенную державным орлом, – и указать, чтобы все прошения были писаны только на таких листах. И духовные[89]такоже, и купчие.

– Зачем же это?

– А цену той орленой бумаге из государевой мастерской положить в копейку за лист.

– Так.

Задумчиво повертев один из листов в руках и примерно прикинув, сколько просителей бывает в Челобитном приказе всего лишь за один месяц, Иоанн Васильевич едва не прослезился от гордости: ну что за умница сын у него растет! Ведь на пустом же месте, можно сказать, придумал, как казну пополнить!..

– Чего мнешься, сыно? Никак еще чего полезного измыслил?

– Ну…

Ужасно знакомым в своей небрежности жестом отослав подручника подалее, царевич прильнул к отцовскому уху. Только и слышно было, что обрывки тихих фраз:

– Печатнику Федорову указать, что… Гостинцем на именины Дуне, а заодно и Федьке с Ванькой радость будет. А я еще погляжу – может, чем и улучшить получится?..

Государь согласно кивнул:

– Дозволяю.

Выслушав еще одну просьбу, в ответ он лишь слабо удивился:

– Тебе серебро дарили – тебе им и распоряжаться.

Переждав краткий приступ сыновьей радости, великий князь покосился на замершего живым столбиком Салтыкова и очень тихо о чем-то вопросил.

– Исполню, батюшка.

– Вот и ладно. Все, беги уж, сорванец, – поди, дядька твой Канышев уже изождался своего ученика.

Моментально посерьезневший царевич поцеловал родительскую руку и был таков, провожаемый умильным взглядом Иоанна Васильевича.

– Золото, а не ребенок!..

– Четыре шага на меня!

Ссшию-сшсих-сших-сшдонн!

– Ха!.. Неплохо, Димитрий Иоаннович, неплохо. А по сравнению с позапрошлым разом так и вовсе хорошо.

Крутанув своей саблей довольно сложный винт, Канышев постарался аккуратно щелкнуть основательно притупленным острием по шлему царевича.

Суооу… Клац!!!

Увы, специально занижаемой скорости не хватило, и его карабель впустую «провалилась», скользнув по подставленному учеником клинку.

– Во-от так вот руку подкрутить и переступить немного в сторонку… Нет, в левую, чтобы ворогу несподручней было. А если еще сабелькой вот так отмахнешься с протягом да супротивник дураком окажется – аккурат сюда на миг малый после твоего отвода и посунется, подставляя шею с плечом. Тут уж не зевай! Давай-ка это дело спробуем.