Однажды, в сизое-сизое утро, весь на пружинках, с теплым, в кармане согретым рукопожатием пришел наш дьячок и, нервно улыбаясь, объявил, чтоб я был спокоен: «Дорогой друг, друзья… вы получили отказ… Но не следует отчаиваться…».

Меня успокаивали, мне помогали сесть. Тут же, будто из-за кулис, где словно поджидала своего выхода, появилась Марта Луизе, с какими-то каплями, стала протирать мой сухой лоб, выдергивая ватки из бездонных карманов, мерить давление, приговаривая: «Ду мо тенке позитив»[87].

Мне плевать было, плевать, я так устал…

Они названивали адвокату, кому-то еще. Адвокат сказал, что отчаиваться не стоит – первый отказ, это всегда бывает, почти 99 % получают первый отказ – даже из горячих точек – мало ли, что-то не то ляпнул и – засомневались, всё только начинается – это же только первый отказ. Всё еще впереди!

– Я лично приеду поговорить о деле, – сказал он. – Надо составить всё заново – будем апеллировать – надо побеседовать – разложить по полочкам. У нас еще восемь бесплатных часов в запасе – я приеду и поговорим – заодно на гуманитарных основаниях будем составлять апелляцию – по состоянию здоровья. Я еще даже не заикнулся об этом – об этом говорят только после первого отказа – Марта Луизе пусть пишет свои наблюдения – свое медицинское ходатайство – приложим к справкам врачей – к диагнозу – у вас так много бумаг по здоровью – будет внушительно – всё только начинается, да, только начинается…

– Всё только начинается, – шептал дьячок.

– Ду мо тенке позитив, – говорила Марта Луизе.

Даже Дангуоле сказала, что они правы, всё только начинается, иного и предположить было нельзя, а чего ты хотел? чтобы так вечность тянулось? так не бывает… или ты сразу же хотел позитив? держи карман шире!

И вот приехал адвокат. Молодой человек (моложе меня!) в мягких шортах песочного цвета, в длинных серых носках, в дорогих сандалиях с красивыми блестящими замками, мелодично позвякивавшими, в рубашке с коротким рукавом, тоже песочного цвета. На шортах был очень красивый ремешок, несомненно, из натуральной кожи. У него были очки в тонкой серебристой оправе. На шнурке с шеи свисал мобильный телефон. Был он с головы до пят идеальный. В нем не чувствовалось изъяна. Коротко постриженные волосы слегка вились, над ровным лбом был каштановый завиток, чубчик, как у ребенка. Его лицо дышало свежестью, оно румянилось. Круглые яблочные щечки; пот наливался каплями на висках, как янтарь. Глаза у него были маленькие, слегка навыкат. Лицо доброе, обманчиво-простодушное. Уши тоже были маленькие, прижатые, аккуратные. Он напоминал одного из тех фантастических человечков, которых рисовали в «Веселых картинках» (не то Карандаш, не то Мурзилка, или даже то и другое вместе), но был он себе на уме, это точно. Несмотря на всю его телесность, само появление его в библиотеке Ларвика казалось мне каким-то эфемерным. Что-то было в нем фальшивое. Я сильно напрягся, как если б хотел проснуться. Но я заметил (не без укола ревности), как блеснули глаза у Дангуоле, когда адвокат шагнул в фойе, где мы его поджидали; Марта Луизе по-бабьи вздохнула от восторга, у Дага треснули коленки, когда он пожимал ему руку. Адвокат пришел в полной амуниции: лап-топ через плечо, кожаный чемоданчик, как у фельдшера XIX века, – овальный, потертый, поскрипывающий. Из него он вынул сильно помятую кипу бумаг, распахнул лап-топ, включил какой-то маленький электронный аппарат. Назначение его я определил только тогда, когда наша беседа истекла, аппарат запищал и адвокат сказал:

– Всё! Аудиенция окончена. Пора! – И принялся небрежно запихивать бумаги в чемоданчик, теряя интерес к делу совершенно. – Время – должен бежать – меня ждут – тут у меня брат – сейчас на игру в гольф, а вечером барбекю. Вот, я тут соус ему купил. Как вы думаете, не плохой соус-то?..

Он показал нам соус – как вещественное доказательство. Сделал он это как-то натужно, будто пытался скрыть что-то другое, хотел соусом отвлечь; одновременно соус был дружеским жестом, мол, меж нами нет границ, я – адвокат, вы – клиенты, мы – друзья, можем запросто поговорить о соусах. С сухостью специалиста я попросил соус, он мне его доверил. Я надел очки и стал рассматривать наклейку с ингредиентами. Дрянной соус. Если адвокаты тут такие дерьмовые соусы покупают, да еще у азулянтов мнения по поводу их спрашивают, то говорить не о чем… ПОТОМУ ЧТО ДАЖЕ Я ТАКОЙ СОУС ЖРАТЬ ЗАДАРМА НЕ СТАЛ БЫ!

Но, как знать, может быть, если бы у меня был брат, я бы еще хуже купил…

Он поспешил, сверкая пружинистыми крепкими икрами. Я смотрел ему вслед, смотрел, как он трусовато уносит ноги, и недоумевал: почему он не сумел скрыть от нас, что приехал не ко мне, а к своему братцу на барбекю? Почему он достал этот соус и выдал себя с головой? Отчего старался казаться веселым? Почему не напустил серьезности? Весь лучился. Его выдавала опрятность. Чистоплюй, вот почему. Не хочет врать, вот почему. Хочет быть на одну ногу честным человеком. Ехал он к брату, ко мне так, заодно заскочил, но и делать вид перед всеми – прежде всего, перед норвежцами Дагом и Мартой Луизе, будто ради меня ехал – из Бергена! – тоже не хотел: мол, не лицемер, потому и признаюсь: отчасти к брату ехал, было удобно, вот и заехал к вам, в глубинку, потому как брат у меня – неудачник – простым работником на полях гольфа работает… мы с ним сейчас сыграем в гольф задарма… а потом у него посидим, сосиски с пивом и дешевым соусом поедим…

Заодно. Всё, как у всех норвежцев: между делом, заодно… Явление его ничего не значило… это было не больше, чем отчет в его бумагах, которые он затем предъявит где-то там, в Директорате, и ему вернут деньги за билет: он ехал поездом, а затем – автобусами, автобусами. Все билеты будут собраны и пришпилены. Отчетность, экономия, возмещение – чистая прагматика. А потом, возможно, он позвонит матери и скажет, что был у брата, навестил, нет, не в депрессии, и отцу тоже позвонит, скажет, играл с братом в гольф, нет, много не пили, в порядке, и сестренке позвонит или мыльце кинет: был у Свена, устроили вечеринку, зажгли, как в старые добрые времена! Никого не забыл (даже меня!) – и совесть чиста! Как ему, должно быть, легко спится! Как легко спится таким людям! Без задних ног! Никакого снотворного!

Как всё безнадежно!

При всей напускной солидности он был едва ли старше меня. А какого умника из себя строил! А как важно звучал его голос по телефону! Я-то думал, ему лет пятьдесят, не меньше! Это внушало надежду… надежду… А тут приехал – мальчишка! Сопляк! Пешка! Пожиратель сосисок с дешевым соусом в чемоданчике, игрок в гольф, любитель научно-фантастических эпопей и сериалов, розовощекий участник велопробега Bergen – Verdens Ende[88], аматер во всем до кончиков ногтей… Мальчик, который не видел жизни, но обо всем имеет поверхностное, намертво застывшее мнение, полученное из достоверного источника, из какой-нибудь энциклопедии. Такие люди, как правило, бесчувственны… по отношению к чужим делам… О чем тут говорить! Какие чувства? Какие дела? Хануман бы сейчас хохотал, катаясь по полу: «Опомнись, Юдж! Не надо! Я сейчас умру от разрыва мочевого пузыря!». Ко мне приезжал клоун, профессиональный клоун. Этакий отличник, просто школьник-отличник! Да и где была гарантия, что это он сам приехал?! Где была гарантия, что это вообще не нанятый актер?! Как знать, чем у них актеры подрабатывают… Может быть, настоящий адвокат приехать не мог – дела, масса дел, – позвонил в бюро подставных фигур, знаете, есть статисты на сцене, мы с Сулевом так работали в таллинском театре «Эстония». Это было очень просто, стоишь себе и держишь что-нибудь: рапиру, щит, картонный факел с лампочкой внутри, в чалме, в шляпе, в борцовках или совсем в неглиже, стоишь и всё – ни слова, статист, бутафория, видимость. Так и тут: адвокат позвонил в контору статистам, попросил, чтоб выслали кого-нибудь, желательно актера, придется говорить, надо кое-каким людям попудрить мозги, выдать себя за адвоката, подберите языкатого и с приличными внешними данными, реквизит какой-нибудь: электронная пищалка для шахматистов, лап-топ, бумаги сам дам, вышлю… выслал бумаги с инструкциями: что делать, как себя вести, что говорить… End of story! Никакой головной боли! Актер приехал, назвался адвокатом, задал дюжину дежурных вопросов, сделал вид, что всё записал на диктофон, поцарапал ручкой в бумагах, поводил взглядом по стенкам кафе (это было при библиотеке, библиотечное кафе – нас привез Даг, присутствовали: я, Дангуоле, Марта Луизе), я отвечал… Дангуоле сказала, что мы хотим обвенчаться; он нас поздравил и заверил, что это будет большим плюсом: