— Когда ваши встали осадой у стен, — сказала она наконец, — в городе стали говорить о том, что чужеземцы вырежут всех мужчин, а женщин… тоже всех.

— А что, случилось по-другому? — невесело усмехнулся Рамон.

— Не всех. И меня ж ты не тронул.

— Был бы на твоем месте… скажем, Нисим — мог и убить. — Может, правда сейчас и не нужна никому, но врать не хотелось.

— Нисим защищал дом. И отец, и старший брат… А я решила, что они трусы, думающие только о себе, и стащила нож. — Лия улыбнулась. — Я же выросла на сагах… Герои, погибшие на пороге дома, но так и не сдавшиеся. — Ее голос упал до шепота. — А потом я узнала, кто открыл ворота.

Да уж, девочке не позавидуешь. Рамон привык гордиться предками. Как бы ему жилось со знанием, что отец — предатель? Рыцарю нравился Амикам, он вообще любил эту семью, как свою, и слово «предатель» удивительно не подходило ее главе — но как ни крути, другого не было. Не ему судить, конечно, и вообще, упаси Господь от подобного выбора… умирающий от голода город, сбежавший наместник — это вообще было недоступно пониманию, как можно бросить вверенных тебе людей? И семья на руках. Сам Рамон предпочел бы драться до конца — но у него никогда не было детей.

— Давно, года два назад. Одно время я его ненавидела, как ненавидела вас… — Она вскинулась. — Не тебя, нет, ты мне нравился… нравишься. Ты походил на любопытного путешественника, а не на завоевателя… твой брат, кстати, такой же… Или я сама себе это придумала, не знаю… словом, тебя ненавидеть не получалось, а остальных…

Господи, но неужели девочка настолько одинока, что ей больше не к кому с этим прийти? А с другой стороны — к кому? Он сам со многими бы рискнул быть настолько откровенным?

— Налей еще. — Она протянула кубок. Рамон поднялся, принес кувшин. Пояснил:

— Чтобы десять раз не ходить.

— Не бойся, я не напьюсь. — Она попыталась улыбнуться. Получилось не очень.

— По мне, так можешь хоть в стельку.

— Нет. Это слишком просто. — Она глотнула, отставила вино в сторону. — Время шло, я привыкла. А недавно… когда пришла весть о том, что сюда идет армия, я вдруг очень четко поняла, что мою семью они не пощадят. Освободители. В лучшем случае перебьют только тех, кто открыто переметнулся к вам. В худшем — точно так же вырежут полгорода. Чего церемониться с мужчинами, которые прислуживают врагу, и женщинами, делящими ложе с чужаками? И я поняла, что не знаю, кому желаю победы.

Лия обхватила руками плечики — маленький несчастный воробышек. Смотреть на это было невыносимо. Рамон придвинулся ближе, обнял. Утешитель из него не лучше, чем исповедник, но какой уж есть.

— Я запуталась.

Девушка уткнулась лицом в его грудь, и слова получались нечеткими. От этого или от того, что она вот-вот расплачется? Рамон подумал, что видел, как она плачет, только однажды — тогда, в самом начале.

— Я запуталась, — повторила она и все-таки заплакала. — Я не знаю, где свои, а где чужие.

— И пришла с этим к чужаку, — усмехнулся Рамон.

— Ну… да. — Лия подняла лицо, улыбнулась сквозь слезы в ответ на улыбку. — Совсем глупая, правда?

— Неправда. — Он провел ладонью по рассыпавшимся кудрям. Первый, кто сравнил девичьи волосы с шелковым покрывалом, был поэтом, остальные — олухами. Да, и он сам тоже. Господи, что за чушь в голову лезет!

— Неправда, — повторил Рамон. — Маленькая храбрая девочка.

— Я…

— Храбрая, не спорь. — Он коснулся пальцем губ. — Быть честным с собой — все равно, что встать нагишом перед чернью. Страшно. Куда проще, когда решают за тебя, чьи цвета носить и кого убивать. Решают, как надо.

— Я не знаю, как надо.

— Разберешься.

Лия снова спрятала лицо на груди. Оба молчали, но тишина перестала тяготить.

— Ты не чужак, — прошептала она.

Рамон улыбнулся, усадил девушку к себе на колени, прижал покрепче. Наверное, надо было что-то сказать, но красиво говорить он тоже никогда не умел, и только и оставалось, что баюкать в объятьях и ждать, пока она перестанет всхлипывать. Время сворачивалось вокруг, сплеталось с тишиной, застывало вокруг двоих мягким коконом, полным тепла и покоя. Рамон не знал, сколько это длилось — то ли миг, то ли вечность. Наконец Лия подняла голову.

— Спасибо.

Он снова улыбнулся, в последний раз погладил шелковистые кудри.

— Вина налить?

— Там еще было. — Лия высвободилась, взяла кубок. — Наверное, я все-таки пойду, а то поздно будет.

— Оставайся, если хочешь.

— Нет, отец будет беспокоиться, я не сказала, куда пошла. Он вообще слишком сильно обо мне беспокоится… наверное, потому что мама умерла, когда рожала меня.

— Тогда пойдем. — Рамон поднялся, протянул руку. — Провожу.

Он так и не выпустил маленькую ладошку до самого дома девушки.

— Зайдешь? — спросила она у ворот.

Рамон покачал головой.

— Как-нибудь в другой раз.

Лия кивнула. Порывисто обняла, чмокнула в щеку.

— Ты хороший. Спасибо.

И исчезла за воротами.

Сумерки укрывали город фиолетовым покрывалом. Всю дорогу обратно Рамон пытался избавиться от ощущения шелковых волос под ладонями и легкого дыханья, щекочущего шею. И улыбался, сам не понимая чему.

Сквозь закрытые ставни библиотеки пробивался свет. Рыцарь нахмурился. Из его людей грамотным были лишь Бертовин и Хлодий — но оба так и не смогли понять, чего ради можно часами просиживать над толстенными фолиантами. Велика радость — спина устанет, да глаза заболят. Значит, Эдгар, больше некому. Почему на ночь глядя?

— Что случилось? — спросил Рамон вместо приветствия. Сегодня что-то слишком часто приходится задавать этот вопрос. Удался вечер, ничего не скажешь.

— Я уезжаю. Завтра, с утра.

— Уже?

Хотя какое там «уже», больше месяца прошло. По правде говоря, Рамон ждал этого раньше, куда раньше — потому и так торопился всюду успеть, так что едва не загнал и брата, и себя.

— Утром узнал, зашел к тебе, сказали — спишь.

— Велел бы разбудить, велика важность.

Эдгар смущенно улыбнулся. Мол, ты же меня знаешь. «Знаю», — так же, улыбкой ответил Рамон. Вслух спросил:

— Голодный?

— Нет.

— Тогда пойдем вниз, посидим. Здесь неудобно.

В библиотеке и вправду было неудобно разговаривать — стол, стул да книжные полки. Места хватает только для одного. По дороге Рамон приказал долить вина и сменить посуду.

— Пришел вроде поговорить, а не знаю, что сказать, — нарушил молчание Эдгар. Разве что попрощаться.