От размышлений Сюаня отвлекли крики его офицеров. Они указывали на юг, и он, загородив рукой глаза от уходящего солнца, поглядел в том направлении.

Со стороны границы надвигалась армия, до которой отсюда было всего гадзаров шесть. Через холмы ходко перекатывались большие прямоугольники воинства. Сунские полки реагировали на угрозу, словно осы. Или же они готовились сбить спесь с монгольского хана, дерзнувшего вплотную приблизиться к их землям. Сосредоточив внимание, Сюань начал замечать, что сила эта отнюдь не маленькая, не гарнизон какого-нибудь наместника. Сам император из-за какой-то там вшивой приграничной стычки даже не стал бы покидать столицу. Скорее всего, это кто-то из его сыновей, а то и наследник. Кто-нибудь другой таким количеством войска командовать и не будет. Словно подвижные заплаты, покрывали землю прямоугольники, в каждом из которых никак не меньше пятисот человек, свежих, обученных и хорошо вооруженных. Сюань пробовал было их сосчитать, но мешали пыль и расстояние. Солдаты вокруг уже радовались, однако император вдумчиво сощурил глаза, заодно оглядывая монгольские тумены, все еще цапающие его армию за пятки.

Если это двоюродный брат и если он думает замкнуть границу, то Сюаню не выжить. Молодой император с ожесточением почесал вспотевший лоб, оставив на нем красный след от ногтей. Но не будет же он стоять и равнодушно глазеть, как убивают его царственного родственника? Хотя откуда знать, тем более ему… От напряжения к горлу непрошеным комком поднялась желчь. Между тем конь, ступая в спокойном центре бурлящего водоворота, влек хозяина все ближе к границе.

С глубоким вздохом Сюань созвал своих генералов и начал резким тоном отдавать приказания, которые расходились по рядам, как круги по воде: края армии от них затвердели. Позицию спешно заняли солдаты с тяжелыми щитами, создав прочную линию обороны, которую монголам до подхода к границе не нарушить. Для императора это был последний отчаянный план, направленный единственно на то, чтобы уцелеть, но на этом этапе и сберегающий жизни многих солдат. Вот уже несколько дней кряду цзиньцы вели оборонительные бои. Если граница на замке, то армию придется развернуть и направить главный удар на хана. Численное превосходство все еще на их стороне, а солдаты горят жаждой посчитаться с монголами за каждый нанесенный удар.

От такой мысли приятно плыло в голове, и Сюань прикидывал, не атаковать ли даже в том случае, если границу откроют. Все, чего ему хотелось, — это обрести безопасность с числом войска, достаточным, чтобы обладать веским голосом на будущих военных советах. А монгольский хан окажется в вопиющем меньшинстве. Грубому кочевнику-скотоводу перед всеми этими свежими, с иголочки, полками останется лишь растерянно остановиться.

Первые ряды сунцев, достигнув границы, встали — сплошь безукоризненные ряды в разноцветных доспехах, под шелковисто вьющимися на ветерке длинными сунскими знаменами. Откуда-то из переднего ряда построения вылетело дымное облачко, и с громовым перекатом выстрела над травой прошелестело каменное ядро. Из цзиньцев оно никого не задело, так что, судя по всему, послание предназначалось не им. Сунский принц выкатил в поле пушки — огромные металлические трубы на колесах, способные единым выстрелом опрокидывать целый конный строй. Пускай-ка хан проглотит эдакую пилюлю.

Армия Сюаня шла безостановочно; на приближении к темным рядам, теперь совсем уже близким, сердце императора билось как птица.

Хасар своим глазам поверить не мог, оценив размер армии, вышедшей к сунской границе; прямоугольники ее полков тянулись до самого горизонта. Своего сражения у хребта Ехулин южная империя в отличие от северной явно не претерпела. Ее император не посылал на убой свои армии и не видел их измятыми, растерзанными, разгромленными. Его солдаты еще никогда не бежали в ужасе от монгольских всадников. Хасар ненавидел их — за великолепие, за грозную высокомерность — и лишний раз жалел, что нет сейчас здесь Чингисхана — хотя бы затем, чтобы видеть в его глазах тлеющий гнев от вида чванливого врага.

Боевые порядки сунцев растягивались на многие гадзары, оттеняя незначительность своих цзиньских сородичей, квадраты которых приближались к границе. Темп их продвижения заметно замедлился. Так и непонятно, знал цзиньский император, что ему позволят сбежать, или, наоборот, готовился получить от ворот поворот. Последнее вселяло некоторую надежду — единственное мелкое утешение в противовес Хасаровой ярости и возмущению. Ведь битву выиграл он! Цзиньские полки целыми днями пытались сдерживать его натиск, но лишь один раз сами совершили встречный бросок — тогда, когда его люди пронзили их ряды. Его тумен вымочил землю их кровью, перенес взрывы и град раскаленного металла. Сколько его воинов получили ожогов и увечий, сколько их оказалось изрезано и изломано! Они заработали свою победу, выстрадали ее — и тут вдруг у них ее вырывают из-под носа…

Его двухтысячный резерв был по-прежнему свеж. Хасар велел подать флагом знак погонщикам верблюдов, что двигались примерно тем же темпом. К верблюжьим горбам с обеих сторон были приторочены барабаны наккара. По всей протяженности рядов мальчишки-погонщики тут же подняли гром, молотя по барабанам обеими руками и слева, и справа. По условному сигналу вперед бросились лошади в доспехах, а воины на них стали медленно опускать тяжелые пики, непринужденно ими поигрывая, что демонстрировало силу и опытность. Стена всадников вторила барабанному бою кровожадным воплем, наводящим на врага ужас.

Два мингана Хасара бросились со всего маху; от потрясенных цзиньцев их отделяли каких-нибудь двадцать шагов. У генерала было время, чтобы приказать солдатам воткнуть длинные щиты в землю, но такой бросок могла остановить разве что сплошная стена из щитов. Имеющие хорошую выучку офицеры еще пытались как-то сдержать натиск, второпях создавая единый порядок из щитов и копейщиков. Люди императора, замирая от ужаса, продолжали маршировать.

Морды и грудь монгольских лошадей прикрывала легкая защитная ткань. Сами воины были в пластинчатых панцирях и шлемах, а при себе держали пики и мечи. Кроме того, в их седельных сумках хранился всяческий боезапас. В цзиньскую армию они врезались, будто горная лавина.

Видно было, как передние ряды смялись, продавленные пиками и копытами. Некоторые лошади, противясь, с отчаянным ржанием косили шалыми глазами, и тогда всадники рвали им удилами губы и с сердитыми криками разворачивали для нового броска. Остальные прямиком бросались на цзиньцев. От силы удара пики и тех, и других лопались в щепу. Отбросив сломанные древки, монгольские воины хватались за мечи, мышцами, закаленными двадцатью годами натягивания лука, без устали рубя наотмашь, все время наотмашь, по оскаленным лицам врага.

Хасара обдала теплая морось алых капель: под ним убило лошадь, и он предусмотрительно спрыгнул. На языке железистым привкусом чувствовалась чья-то кровь, и он с отвращением ее сплюнул, отбив при этом вытянутую руку кого-то из кешиктенов, думающего подхватить своего командира наверх в седло. Ярость от того, что потрепанная императорская армия уходит, затмевала рассудок. Внизу Хасар, напряженно согнувшись, двинулся на вражеских солдат, держа меч внизу до момента нападения. Встречные его выпады были коварны и точны, и по мере того как он вместе со своими продвигался вперед, цзиньцы, вместо того чтобы нападать, по большей части пятились.