Встречающие, подобранные из слепцов, взбугрив трудолюбные мышцы, потянули меня за мощные цепи к поджидавшему лакированному экипажу. Каждый шаг их по снегу, наспех присыпанному рубиновой крошкой, давался с трудом. Цепь, продетая у меня через кольцо в носу, морозно звенела. Через каждые пять шагов меня окатывали святой водой из ведра. От раскаленного пара першило в горле, даже рычать было тяжело. Сорок бешеных отчетчиков скороговоркой, в кружении посолонь, зачитывали выдержки из «Сказания отца нашего Агапия, зачем оставляют свои семьи, и дома, и жен, и детей, и следуют за соблазнами» («Сказания о чудесах». М., 1990. С. 21–27).

Сзади, понятное дело, поспешал духовой оркестр и ветеринарная служба со снаряженными духовыми ружьями. Как и полагается во время, не годное для сбора картофеля, присутствовало дикое количество смиренных обывателей, трепещущих от переполнения чувств, на которых я смотрел из-под своего шелкового цилиндра вполне отчетливо и многообещающе.

Несколько обывательниц, каковые встречаются в любой вокзальной толпе, как водится у нас, тут же от меня и понесли. О чем впоследствии, с дозволения цензуры, и писала уездная пресса. «Мы сначала скептически относились, а потом таблетки стали помогать…» – так начиналась, например, одна из статей. Надо будет, кстати говоря, вырезки сохранить. Подклеить в альбом. Будет над чем умилиться в пенсионном беспамятстве.

Всю неделю по приезде, облизывая кровавые когти, провел в коммерческом заведении, порученном моему строгому попечению. Начальник-оборотень – это ведь только спервоначалу кажется немного странным и даже пугающим. Потом люди привыкают. И, следовательно, надо искать новые пути стимулирования экзальтированной суеты, которые специалисты по организации процессов часто называют Духом Команды. Ну, ладно, что еще не Духом Комодо…

Что еще было? На поминки вот ходил. Для тех, кто дочитал до этого места, – приз небольшой. На этих поминках покойника ели. И не думайте, что я шучу. Практически съели покойника. Об этом напишу немедленно.

Наступает такое время, когда приглашение на поминки становится не пугающей изрядицей, а мерной поступью повседневного житья-бытья. Я ведь имел когда-то какое-то классическое образование, прошел полный курс по классу кладбищенских сторожей, поэтому про культурологические аспекты поминок конспект в ящике имею.

Можно было бы сейчас отдаться вихрю антропологических штудий на этот счет. Как вы знаете, у нас, кладбищенских сторожей, это весьма запросто. Вот, например, связь покойного с растением, деревом или травой. Богатейший материал! Тут тебе и дочери, превращающиеся в тополь, мачехи и крапива, на Васильевской могиле растет верба золота и пр. и пр.

На вчерашних поминках покойника символизировала натуральная коренастая пальма в зимнем саду. Сад в реконструкции, торчать среди голых дренажных труб оставили только пальму. Зная покойного со всех сторон, могу удостоверить, что совпадение это весьма символично. Для огранки символа следует к пальмовым тяжело-зеленым листьям добавить снег, бьющийся в оранжерейные стекла, завывание ветра и непростую музыку из колонок, разнесенных по всему дому.

Поминки, конечно, бывают разные. Это я уже в воспоминания ударился. Я ведь на многих побывал. На одних поминках мне, например, предложили купить костюм усопшего. Нет, раздевать покойника не стали, поминки были девятидневные. Но принесли из дальней комнаты и предложили примерить отличный, практически новый, серый шерстяной. Вдова подчеркнула, что сейчас мне предлагается не просто костюм, а «тройка»!

В полном обалдении напялил на себя пиджак и был подведен к зеркалу. Теща покойного, удерживая меня за плечи перед мутноватым трюмо, одернула на мне этот привет от Чаушеску и сообщила, что пиджак на мне как влитой! Вдова склонилась к моей груди и мягко погладила ткань. Я сухо сглотнул. Подумал, что сейчас предложат примерить брюки и снова подведут к зеркалу. А потом придут остальные участники. Может быть, уже с новым гробом. Может быть, уже с заранее печальными лицами. Сядут за столы. Помянут меня. А я так и останусь стоять у этого проклятого зеркала в отличном, отличном костюме. Пока не умру через сорок лет уже весь в паутине и рыхлой домашней пыли.

На других поминках меня потрогали под столом за коленку. Что и сейчас для меня неожиданность не из приятных, а уж тогда и подавно не сильно воодушевило. Вынув изо рта перекушенную напополам ложку с кутьей, поспешил откланяться. Как потом выяснилось, в чужом пальто.

Еще на одном траурном мероприятии мне предложили спеть. Ведь покойный так любил петь… Почему-то снять проценты с офшорных счетов предложить мне постеснялись. А покойный любил это гораздо больше, чем музицировать.

Я – не очень сформировавшееся чудовище. Я так же скорблю, плачу, скриплю зубами в ночи, как и многие. Но просто по идеализму своему хочу, чтобы была какая-то определенность в постановочной части. Или мы действительно печалимся, вспоминая усопшего, или давайте сразу забацаем стриптиз на белой скатерти. А то странно. На одном конце комнаты колют камфару бабушке схороненного, в середине – родственники из Балашихи наяривают блины, в противоположном от бабушки углу – смех и прысканье друзей виновника собрания.

Когда мои домочадцы будут решать, закопать меня прямо в пластиковом мешке у забора или разориться еще и на картонную табличку, я буду решительно настаивать на моей переработке в полезный компост. И чтоб никаких шоу. Так всем и заявлю из-под мешковины.

А то будет как в этот раз. Нет, все было очень чинно и бонтонно. Две вдовы, много коллег, никаких дедуль-баянистов с окурками в желтых усах. Сидим за столом, негромко вздыхаем. Разговоры. Галстуки неброских расцветок. Матовость запонок. Наклонившись к соседу справа, спрашиваю тактично, мол, а кто ж молодые люди, что рядом с вдовами? Адвокаты, отвечают. Зачем? – любопытствую, – странно немного присутствие правозаступников здесь и сейчас, нес па?! Деван лез анфан, слышу, но они мировое соглашение подписывают насчет наследства-с. Протоколы о создании надзорного совета за перспективно открывающейся наследственной массой активов. Ну и по мелочи там всякое…

И действительно подписали. Слава те, что не прямо тут, за столом. Отошли в кабинет. Что неплохо. Приличные, серьезно говорю, люди.

Я-то, понятное дело, свои сокровища закопаю на острове. Увяжу весьма бережно в платочек, всплакну да и прикопаю песочком. Ну, в «секретики» все играли…

Как всем известно, я – один из самых зловещих жаворонков на свете. Живущий с давних пор среди беспечных сов.

Если вдуматься, что там такого может сова ночью натворить? Ну поухает, полетает туда-сюда, ухватит когтистой лапой голосистую какую мышь, бессмысленно потаращится во все стороны, пощелкает клювом. Потом сове беспременно взгрустнется. Все ей будет нехорошо, сыро, неуютно. Еще свечу задумает зажечь, нацарапает кривенько несколько посетивших ее мыслей. А что там за мысли-то? Господи, только осенишь себя святым восьмиугольником, прочитавши совиные размышления. Беспременно в совиных мыслях будут присутствовать всякие глубины, мрачные бездны, разверстые пропасти. В которые камень только швырни и прислушивайся: а вдруг чвакнет?!