Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Томас, вытерев руки куском тряпицы, легонько хлопнул Ричарда по плечу.
— Пойдем. Пора возвращаться на флагман.
Эсквайр послушно подхватил свои нагрудник и гамбизон, а взглядом чуть задержался на Томасе.
— Похоже, сэр, у нас у обоих свои секреты.
— И, быть может, на Мальте, — в тон ему заметил Томас, — правда все же выберется на поверхность.
Через десять дней после того, как солдаты и работный люд успешно сошли на Сицилии, галерная флотилия дона Гарсии достигла Мальты. Солнце низко висело у западного горизонта, полускрытого дымчатой занавесью тумана, когда стройные боевые корабли вошли в устье естественной бухты — этого благословения Мальты или, наоборот, ее проклятия. Укрытые воды тянулись глубоко к сердцу небольшого острова и разделялись полуостровом с каменистым гребнем, идущим по его хребту. К северу от полуострова находилась бухта Марсамшетт, а к югу — Большая гавань, ставшая домом Ордену Святого Иоанна. Столь прекрасная бухта, а также расположение острова — фактически по центру Средиземного моря — все века притягивали чье-нибудь хищное внимание, начиная от таких древних империй, как Рим и Карфаген.
Вот уж двадцать с лишним лет минуло с той поры, как Томас последний раз озирал панораму Большой гавани. Многое в ней успело измениться. На оконечности полуострова сооружен новый форт, господствующий над входами в обе бухты, и дополнительная линия укреплений пристроена к Сент-Анджело — крепости, где расположена резиденция Ордена. На самых высоких башнях каждого из фортов развеваются красные штандарты с белым крестом. За Сент-Анджело лежит деревушка Биргу — теперь уже не деревня, а, можно сказать, город, обслуживающий нужды рыцарства и его солдат в их извечном противостоянии магометанским ордам. Оглядывая толстые стены из известняка и приземистые башни Сент-Анджело, Томас ощущал, как сладко саднит сердце. Вспоминались годы службы и сослуживцы, которых он почитал за братьев; некоторые из них погибли у него на глазах, и он их оплакивал всем своим юным сердцем. Были и другие, кого он помнил и знал, вроде ла Валетта, до сих пор вдыхающего в людей вдохновенную преданность и фанатический пыл.
И была Мария. Была и есть. Мысли о ней Томас неизменно прятал вглубь, но за все те годы, истекшие после возвращения в Англию, не было дня — да что там дня, минуты, — чтобы память о ней не бередила знобко сердце, не тиранила неизбывным напоминанием о том, что утрачено. И если Мария жива, то дай-то Бог, чтоб она находилась здесь. Хотя, если вдуматься, что ей здесь делать, а уж тем более кого-то ждать, на этом пропеченном солнцем камне посреди бушующего войной моря? Но ведь надежда, как известно, есть всегда. Как же на нее не уповать? Сколько раз он, идя у себя на поводу, мысленно представлял, что увидит Марию снова — незатронутую потоком времени, все такую же стройную, с темным шелком волос и лицом вдумчиво-серьезным, в котором не сразу и разгадаешь огненную страстность. От таких фантазий в душу всегда закрадывался некий тревожный холодок: а ну как она при встрече посмотрит холодно, отвергнет… Ведь уехал тогда не попрощавшись, даром что не по своей воле.
— Вид какой… грозный.
Томас, встряхнувшись от тревожной задумчивости, обернулся. Невдалеке у бортика галеры стоял Ричард, озирая бастионы Сент-Анджело. Солнце успело скрыться за гористым склоном гавани, и теперь отчего-то казалось, что и Сент-Анджело, и новый форт при входе в бухту стали в густеющих сумерках несколько меньше, как будто ужались.
— Грозный? — чуть насмешливо переспросил Томас. — Для кого-то, может, и да, но никак не для наших османских друзей. Пожалуй, во всем христианском мире нет такой крепости, которая устояла бы перед их огромными пушками. А уж с падением стен исход битвы решается всецело численностью и качеством противостоящих друг другу людей.
— Если вы о качестве, — благодушно заметил Ричард, — то мне кажется, нет на свете воинов, сравнимых с рыцарями-иоаннитами.
— Может, оно и так, — невесело произнес Томас. — Только вот количество, увы, за султаном. А скажи мне, Ричард, — кольнул он взором эсквайра, — что, по-твоему, важнее: количество или качество? С твоей точки зрения как воина?
Вопрос прозвучал как-то выспренно, с пресловутым превосходством старшего, о чем Томас тут же пожалел. Ричард, скорее всего, затеял этот расхожий обмен фразами лишь из учтивости, а он тут к нему со своими переживаниями, да сразу нахрапом.
Ричард, поджав губы, уставился на стены Сент-Анджело. Как известно, самая практичная форма извинения — это сменить тему разговора. И Томас к ней прибег:
— Как у тебя сегодня рука?
— Болит меньше, — не отводя взгляда от стен, натянуто ответил Ричард.
— Ты каждый день менял повязку?
— Как велели.
— И признаков загноения нет?
— Нет.
— Вот и славно, — кивнул Томас.
Какое-то время — довольно продолжительное — ни один из них не отходил от борта галеры, упорствуя таким образом в молчаливом противостоянии. Томас буквально кожей чувствовал клокочущее в его спутнике гневное напряжение, даже ненависть, но извиниться в открытую было недопустимо, да и бесполезно. А потому Томас повел себя так, будто находился здесь один, и стал задумчиво оглядывать панораму гавани, которая сейчас как раз открывалась по обе стороны испанского флагмана. Остальные галеры ровным строем держались за ним и невесомо скользили по матовой глади бухты, в грациозной симметрии касаясь поверхности веслами. Когда флагман поравнялся с передовой башней, на Сент-Анджело приветственно бухнула пушка, которой спустя минуту откликнулась одна из галер — сыто-ворчливым перекатом одного из орудий, призрачным эхом расплывшимся над водами. Потревоженная гулом, в гаснущее небо взвилась серебристо-воздушная стайка чаек.
Обогнув оконечность мыса, флагманская галера вошла в узкую гавань между Биргу и каменным раздвоением Сенглеа, где на возвышении кучкой стояли ветряные мельницы.
Впереди, возле окаймленного складами причала Биргу, теснились мачты торговых судов и рыбацких барок, всего с дюжину. Стены Сент-Анджело дотягивались и сюда, простираясь на сотню шагов вдоль гавани до канала, ценой неимоверных усилий прорубленного через мыс, — последний рубеж обороны перед фортом. Взгляд Томаса привлекло величавых габаритов судно: галеон, застывший на якоре в канале. Бак, борта и высокий ют его были окрашены в зеленый цвет и увиты резьбой в виде золотых листьев, а скульптурная фигура над водорезом исполнена в виде женщины, закутанной в черные одежды с сиянием золотых и серебряных звезд и полумесяцев. Гадать о происхождении этого судна не приходилось: наверняка тот самый галеон, о котором рассказывал Филипп; краса и гордость султана, потеря которого — а заодно и найденных в его трюме несметных богатств — пробудила великий гнев османского владыки.
— Весла на борт! — зычно скомандовал капитан, и предлинные балясины весел послушно изъялись из моря, с громоздким стуком уходя в гнезда под палубой. — Лево руля!