– Летающих кирпичей? – Тембр его голоса во многом похож на гром.

– Да, летающих кирпичей.

– Летающих кирпичей?

Он что, тупой?

– Ну да. Или, может, кокосов, если в тропиках живешь.

– Да ты с дуба рухнула.

– С вашего дуба, – тихонько отвечаю я. Головы я пока не поднимаю, думаю, так будет лучше.

Теперь из него извергаются лавины на испанском. Слово loca[3] прозвучало достаточное количество раз. Степень его гнева я бы оценила на десять. От него очень воняет, не в обиду будет сказано, но это просто очень потная обезьяна. Но ни нотки спиртного. Игоря сейчас нет, этот маньяк – рок-звезда.

Я придерживаюсь своей стратегии «не сводить глаз с его ботинок», поэтому я не уверена, но предполагаю, что он меня уже не держит, ведь эти испанские тирады сопровождаются размашистыми жестами. Или, если это не его руки, значит, у меня прямо над головой летают птицы. Когда движение прекращается и поток испанского гнева иссякает, я собираюсь с духом, поднимаю голову, чтобы получить представление о том, с чем имею дело. И дело плохо. Он просто небоскреб, сейчас он сложил руки на груди и стоит в боевой позе, просто чудовищно возвышаясь надо мной и разглядывая меня, словно я какая-то невиданная форма жизни. Хотя тут кто бы говорил, потому что, блин, с такого расстояния кажется, что он только что вышел из болота. Он весь в глине, за исключением бороздок на щеках – от слез, и адского огня его зеленых глаз, которыми он меня сверлит.

– Ну и? – раздраженно говорит скульптор, словно уже задал какой-то вопрос, а я не ответила.

Я сглатываю:

– Простите. Я не хотела… – Э-э-э, а что дальше? Не хотела прыгать через забор, подниматься по пожарной лестнице и стать свидетелем вашего нервного срыва?

Я пытаюсь начать сначала:

– Я пришла вчера…

– Ты за мной всю ночь подсматривала? – ревет он. – Я тебе велел убираться, а ты возвращалась и следила за мной всю ночь?

Нет, не только щенков, он ест еще и миленьких жизнерадостных младенцев.

– Нет. Не всю ночь… – говорю я, и тут снова начинается, я даже заметить не успела. – Я хотела попроситься к вам в ученицы, стать подмастерьем, я бы делала что угодно, убирала бы, все, что потребуется, потому что мне очень надо сделать скульптуру. – Я смотрю ему в глаза. – Обязательно надо, и обязательно из камня, и на это много причин, они такие, что вы даже не поверите, и мой учитель, Сэнди, сказал, что сейчас резьбой по камню занимаетесь только вы, практически во всем мире… – Он что, только что улыбнулся? Хоть и едва заметно? – Но когда я пришла, вы были… даже не знаю, и да, велели убираться, и я послушалась, но вчера вернулась, решив попробовать попросить еще раз, но струсила, потому что, нуда, вы страшноватый, хотя, если честно, уф… вы ужасно страшный… – На этих словах его брови ползут вверх, и глина на лбу трескается. – Но как вы вчера ночью лепили, это было… – я пытаюсь как-то это назвать, но не приходит ни одного адекватного сравнения, – просто невероятно, невероятно, и тогда я подумала, что вы, наверное, не знаю, может, немного волшебник или типа того, потому что у меня в учебнике рассказывалось про ангелов, которых вы делали в детстве, и что вас считали заколдованным или даже одержимым, надеюсь, вы не обидитесь, а эта скульптура, ну, та, которую мне надо сделать, в общем, мне нужна помощь, вот именно такого рода, у меня есть представление, что я могу кое-что исправить, то есть если я ее изваяю, кое-кто наконец кое-что поймет, а для меня это очень важно, просто до жути важно, потому что она меня никогда не понимала, по сути-то, и за один поступок очень разозлилась… – Вдохнув, я добавляю: – И меня это очень расстраивает. – Я вздыхаю. – И у меня тоже все плохо. Вообще все. Я хотела вам сказать это еще в прошлый раз. Сэнди даже заставил меня ходить в школе к психологу, но она лишь посоветовала представлять себе лужайку… – До меня доходит, что я всё, так что я закрываю рот и жду санитаров, или кто там придет надевать на меня смирительную рубашку.

Я за прошедшие два года в общей сложности столько не наговорила.

Он подносит руку ко рту и продолжает внимательно меня рассматривать, но уже не столько, как будто я инопланетянка, а больше так, как смотрел вчера на скульптуру. К моему огромному облегчению, через некоторое время он говорит не «Я вызываю полицию», а «Выпьем кофе. Да? Мне не помешает перерывчик».

Я шагаю вслед за Гильермо Гарсией по темному пыльному коридору со множеством закрытых дверей, за которыми он держит на цепях всех остальных своих шестнадцатилетних учеников.

Я вдруг задумываюсь о том, что никто даже не знает, где я. Вдруг тот факт, что он произошел из рода могильщиков, перестает казаться таким уж достоинством.

Но я трижды говорю свое имя в зажатый кулак. Потом шесть раз. Девять, и на этом даже не останавливаюсь…

Он поворачивается ко мне, улыбается и тычет пальцем в воздух.

– Никто не варит такой хороший кофе, как Гильермо Гарсия.

Я тоже улыбаюсь. Это не особо похоже на поведение убийцы, но, возможно, он просто хочет, чтобы я расслабилась, хочет заманить в свое логово, как ведьма из сказки про Гензеля и Гретель.

Новости здоровья: требуется респиратор. В лучах света, падающего из двух высоких окон, кружат целые галактики пыли. Я смотрю на пол, боже, он такой запыленный, что от моих ног даже остаются следы. Жаль, что я не могу парить в воздухе, как бабушка С, чтобы не поднимать за собой такие облака. И еще тут очень темно – эти бетонные стены наверняка поросли токсичной черной плесенью.

Мы переходим в помещение побольше.

– Это почтовая комната, – объявляет Гильермо.

И это не шутка. Тут все столы, кресла, диваны завалены горами писем, скопившихся за несколько месяцев, все они нераспечатаны, некоторые горы оползнями валятся на пол. Справа оказывается кухонная зона, где кишит ботулизм, еще одна закрытая дверь, в которой тоже наверняка сидят связанные заложники с кляпами во рту, и лестница в лофт – отсюда видна незаправленная постель – а слева, о да, Кларк Гейбл, к моей великой радости, там стоит каменный ангел в натуральную величину, и похоже, что, прежде чем переехать сюда, он много времени провел на открытом воздухе.

Это один из тех. Наверняка. Повезло! В биографии говорилось, что колумбийцы по сей день приезжают издалека, чтобы нашептать свои желания в холодные каменные уши ангелов Гильермо Гарсии. Эта ангелица просто потрясающая, ростом примерно с меня, длинные распущенные волосы ниспадают на спину, и кажется, что эти локоны сделаны из шелка, а не из камня. Широкое овальное лицо немного опущено, словно она с любовью смотрит на ребенка, а крылья вздымаются из спины, выражая свободу. Она выглядит так, как Давид в кабинете Сэнди – вот-вот вдохнет. Мне хочется обнять ее или запищать от восторга, но вместо этого я спокойно спрашиваю: