Гамаш напрягался физически и интеллектуально, пытался разобрать, что говорит его собеседник. Он был почти без сил. Страшно подумать, что было бы, если бы допрашиваемые преступники узнали, что следователя могут вывести из себя не их крики, не вопли, не швыряние стульев, а вот такое бормотание!

– Прошу прощения, сэр. – Гамаш говорил по-английски с легким британским акцентом, который у него невольно появился в Кембридже.

Офис Хэслама находился в Басс-Вилле, Нижнем городе. Быстрейшим путем в Нижний город была стеклянная труба, по которой спускались и поднимались кабинки. Называлось все это фуникулером. Кабинки скользили вниз и вверх по стене утеса, из Верхнего города в Нижний. Гамаш заплатил два доллара и прошел в фуникулер. Кабинка перевалила через край и спустилась. Поездка была короткой и просто чудесной, хотя старший инспектор стоял как можно дальше от стекла и почувствовал только вертикальное падение.

Внизу он вышел на Пти-Шамплейн, узенькую очаровательную пешеходную улицу, заполненную толпами людей. Двигались они неторопливо, закутанные от холода, останавливались перед празднично оформленными витринами посмотреть на сделанные вручную кружева, картины, дутое стекло, сладости.

Гамаш прошел до Плас-Рояль, где у реки было построено первое поселение. Там и находился офис Кена Хэслама. «Рояль-Турист» – гласила вывеска. Офис был удобно расположен в каменном здании, выходящем прямо на открытую площадь. Он вошел, переговорил с сообразительной и любезной секретаршей, сказал, что нет, туры его не интересуют, но ему нужно переговорить с владельцем компании.

– Вам назначено? – спросила она.

– Боюсь, что нет.

В тот самый момент когда Бовуар в Монреале боролся с искушением вытащить полицейское удостоверение, рука старшего инспектора нырнула было в нагрудный карман, но замерла на полпути.

– Я надеялся, что он сможет меня принять без предварительной договоренности.

Он улыбнулся ей. После небольшой паузы она улыбнулась ему в ответ:

– Вообще-то, он на месте. Я загляну к нему, узнаю, есть ли у него минутка.

И вот несколько минут спустя он оказался в великолепном кабинете, окна которого выходили на Плас-Рояль и Эглиз Нотр-Дам-де-Виктуар. Церковь, построенную для увековечения двух великих побед над англичанами.

Гамашу потребовалось несколько секунд, чтобы оценить безысходность ситуации. Дело было не в том, что он не понимал слов Кена Хэслама, – он просто не слышал их. Наконец, когда и чтение по губам не помогло, старший инспектор поднял руку:

– Désolé.

Губы Хэслама замерли.

– Не могли бы мы сесть поближе друг к другу? Я вас почти не слышу.

Хэслам посмотрел на него встревоженным взглядом, но встал и пересел на стул рядом с Гамашем.

– Мне очень нужно знать, что случилось на заседании совета Лит-Иста, когда пришел Огюстен Рено.

Бур-бур-бур, нахальный, бур-бур, никак не мог, мур-бур.

У Хэслама был довольно суровый вид. Перед Гамашем сидел красивый седоволосый человек, чисто выбритый, с красноватым лицом, обязанным своим цветом скорее солнцу, чем бутылке. Теперь, когда они сидели рядом, Гамаш лучше понимал его слова. И хотя Хэслам по-прежнему говорил шепотом, тот стал почти разборчивым, да и другие сигналы стали яснее.

Хэслам был раздражен.

Гамаш понимал, что причиной раздражения был не его визит, а то, что случилось. Кто-то, знакомый с планом Литературно-исторического общества, убил Огюстена Рено. И тот факт, что сумасшедший археолог хотел встретиться с советом в день своей смерти и получил отказ, нельзя было рассматривать как совпадение.

Но Хэслам продолжил говорить.

Бур-бур-мум, Шамплейн, мур-бур идиотство, бур-бур, гонки на каноэ.

– Да, насколько мне известно от мистера Хэнкока, вы с ним ушли пораньше на тренировку. Вы участвуете в гонках на каноэ в это воскресенье.

Хэслам улыбнулся и кивнул:

– Это мечта всей моей жизни.

Слова были произнесены тихо, но четко. Мрачным шепотом. Голос прозвучал тепло, и Гамаш подумал, почему он не говорит так чаще, в особенности на работе. Безусловно, это была финансовая катастрофа – гид, который не может говорить.

– А почему вы решили участвовать в гонках? – не смог удержаться от вопроса Гамаш.

Ему было ужасно интересно, почему кто-то, в особенности человек на седьмом десятке, делает такие вещи.

Ответ Хэслама удивил его. Он ожидал чего-то пафосного, чего-нибудь про историю, которую этот человек явно любил, а гонки на каноэ воссоздавали гонки почтовиков в те времена, когда ледоколов еще не было.

Мур-бур, нравится, мур-мур, народ.

– Вам нравится народ? – спросил Гамаш.

Мур-мур. Хэслам кивнул и улыбнулся.

– А в хор записаться вы что, не могли?

Хэслам улыбнулся:

– Это ведь не одно и то же, старший инспектор, правда?

Глаза у Хэслама были теплые, внимательные, умные.

«Он знает, – подумал Гамаш. – Этот человек знает цену не только дружбы, но и духа братства. Того, что происходит с людьми в экстремальных ситуациях».

Правая рука Гамаша начала дрожать, и он очень медленно сжал ее в кулак, но прежде эти задумчивые глаза успели опуститься и заметили тремор.

Однако Хэслам не произвел ни звука.

Арман Гамаш медленно поднялся по склону небольшого холма назад к Пти-Шамплейн и фуникулеру. На ходу он обдумывал разговор с Хэсламом и секретаршей, которая сообщила ему не меньше, а то и больше, чем сам хозяин фирмы.

Нет, мистер Хэслам лично не водит экскурсии, он организует их по электронной почте. По большей части это элитные частные туры по Квебеку для приезжающих знаменитостей и высокопоставленных персон. Он в некотором роде кто-то вроде консьержа. Он так давно этим занимается, что люди стали просить его о довольно странных вещах, и он почти всегда удовлетворяет их просьбы. Никогда ничего противозаконного или безнравственного, поспешила она заверить Гамаша. Мистер Хэслам – человек в высшей степени порядочный. Но необычный, да.

Говорила она на идеальном французском, а Хэслам, когда его было слышно, на еще лучшем. Если бы у него было другое имя – не Кен Хэслам, Гамаш решил бы, что перед ним франкоязычный канадец. Как сказала секретарша, мистер Хэслам потерял своего единственного ребенка, девочку, когда той было одиннадцать. Она умерла от лейкемии, а его жена умерла шесть лет назад. Обе похоронены на англиканском кладбище в старом городе.

Его корни уходили глубоко в историю Квебека.

В фуникулере Гамаш заставил себя обозреть открывающийся великолепный вид, но при этом упирался спиной в стену. Поднявшись наверх, он вышел на обжигающе холодный ветер. Он знал, куда должен отправиться теперь, но сначала хотел осмыслить то, что узнал. Он прошел по небольшой улочке рю Де-Трезор, где даже в лютый февральский мороз художники продавали красочные изображения Квебека. В стороне от переулка стояли бары, сложенные из ледяных глыб, здесь продавался «карибу» для туристов, которые очень скоро могли в полной мере оценить его убойную силу. Выйдя из улочки, Гамаш увидел кафе «Буад» и зашел, чтобы согреться и подумать.