По-настоящему веселым тон у него не получился, Анвар открыл глаза и, увидев испуг в глазах брата, попытался улыбнуться и поддержать разговор.

— Что ж, неплохо. У них там ведь еще один брат есть, да? Они ведь тройняшки?

Тимур обрадовался.

— Женька в аспирантуре. Нормальный парень, я его раньше как-то не очень знал, но в этом году он к нам раз пять заезжал — у него дела в Москве. Перед Новым годом в ресторан нас с девчонками водил, даже Толика Лизкиного позвал.

Анвар засмеялся.

— Ну, и как тебе в ресторане?

— Скучно, музыка — бред один. Но девчонкам понравилось, и поели нормально. Женька нас с одним мужиком познакомил, и тот весь вечер с Дианкой танцевал.

— Почему с Дианкой?

— А с кем, со мной, что ли? — удивился Тимур. — Лиза же с Толиком была. Нормальный мужик, Леонид зовут, только старый — ему уже сорок, он сказал. В математике немного сечет, даже численные методы знает — экономист. Все советовал мне за границу ехать работать, говорит: «Наука у нас уже начала понемногу хиреть — все таланты навострили лыжи на Запад».

— Он не так уж и неправ, — Анвар пожал плечами, — у тебя вообще-то какие планы после университета? Толковые ребята везде нужны — и в Гарварде, и в Кларкском университете. Могу нащупать почву, если хочешь.

— Не знаю, как мама скажет, не хочется, чтобы она лишний раз нервничала.

— Ладно, бэби, подождем, пока диплом защитишь, потом решим. Вы часто с ними видитесь? Как Рустэмчик с Юркой?

— Нормально, только балуются много, а слушаются только меня. Как позвоню в Питер, они там сразу по струнке начинают ходить.

— Ну, ты же старший брат! — ласково усмехнулся Анвар. — А видитесь часто?

— Мама все время приезжает, чего тут ехать от Москвы до Питера — одна ночь!

— Да, всего одна ночь, — откинувшись на спинку сидения, Анвар закрыл глаза.

— Мы сейчас в Питер на каникулы все вместе решили махнуть. В пятницу у нас с Дианкой последний экзамен, в субботу у Лизки история, а потом сразу на поезд. Можешь с нами съездить, они всегда рады тебя видеть, мама говорила…

— Скажешь им, что я женюсь, — жестким тоном прервал его Анвар.

— Женишься? — Тимур ахнул и обалдело похлопал глазами. — А как же… Таня?

— Ты сошел с ума, скоро три года, как Тани нет! — в глазах Анвара сверкнул гнев, не сознавая, что делает, он стиснул руку Тимура с такой силой, что тот вскрикнул.

— Пусти, ты что! Да, ты прав, конечно, просто… Мы все это время думали, что ты ее любил, что ты страдаешь, не можешь прийти в себя, а ты… Пусти! — в голосе юноши зазвенели слезы.

— Ты — ребенок, — взяв себя в руки и разжав пальцы, ответил Анвар, — моя жена уже почти три года, как мертва. Я любил ее больше жизни, но ее нет, а я живой человек. Твои родители тоже любили друг друга, об их любви у нас в селе складывали легенды, но тетя Халида вышла замуж, когда твой отец умер. Почему ты меня осуждаешь?

Тимур потер руку и неожиданно по-детски всхлипнул.

— Не знаю. Таня была… она была необыкновенная. Но я тебя не осуждаю, ты прав — женись, конечно.

Боясь расплакаться, он отвернулся и прижался носом к стеклу, пытаясь сквозь вьюгу разглядеть огни приближавшегося аэропорта.

Самолет Анвара приземлился в Тбилиси после полудня. Пошел мокрый снег, и сначала таксист отказывался по такой погоде ехать в горы, но, увидев в руках пассажира купюру в пятьдесят долларов, согласился. Ехали медленно, шофер осторожно вел машину по вьющейся между скалами и пропастью дороге. Наконец проехали мост, автомобиль, шурша колесами, покатил по безлюдным улицам села. Расплатившись с водителем, Анвар постучал в дверь.

— Мама! Папа!

Зара встала на пороге, протягивая к нему руки.

— Сынок!

— Мама! — он почти упал в ее объятия, заскорузлые от работы руки нежно гладили его плечи.

— Ты словно упал с неба, даже не сообщил, что приезжаешь, — она вдруг тревожно оглянулась и потянула его за рукав. — Зайдем.

Ввела в дом, плотно прикрыла за собой дверь и вновь прижала сына к груди. Анвар, зарывшись лицом в ее волосы, вдыхал знакомый с детства запах.

— Где все — еще на работе?

— Сядь, сядь, сынок, сейчас я положу тебе долмы — только сготовила. Вымой руки, чистое полотенце только что повесила — как чувствовала, что ты приедешь.

Сев за стол, Анвар огляделся — все в доме казалось прежним, но его не оставляло чувство гнетущей пустоты.

— Как отец, мама? Все здоровы? Когда придут? Я так соскучился!

— Ешь, сынок, ешь. Ты не забыл еще вкус долмы? Отвык, наверное, в Америке от нашей еды.

— Ни в какой Америке еда не сравнится с тем, что готовят твои руки, мама.

Он отодвинул пустую тарелку и оглянулся — за окном быстро темнело, Зара внесла и поставила на стол заварной чайник, щелкнула выключателем, и вспыхнувший свет упал на ее осунувшееся лицо.

— Пей чай сынок, мед клади. Варенья в этом году не сварила — сахару мало.

Неясная тревога овладела сердцем Анвара при виде избороздивших ее лицо глубоких морщин и странного затравленного взгляда.

— Когда все вернутся, мама?

Словно в ответ на его вопрос хлопнула дверь — Аслан, четвертый сын Рустэма Гаджиева, стоял на пороге.

— Папа!

— Анвар, сынок! — могучие руки Аслана дрожали, когда он обнимал сына.

— Папа, я увидел тебя, а теперь больше всего на свете хочу повидать Гюлю. Побегу к ней, хорошо? Братья все равно еще не пришли с работы.

— Сядь, — неожиданно сурово произнес Аслан, а Зара добавила:

— Не выходи из дома, сынок, никто не должен знать, что ты вернулся. Вечером я приведу сюда Гюлю, а рано утром отец отвезет тебя на грузовике в Тбилиси.

— Не понимаю, мама, — чувствуя, что ноги начали дрожать, он медленно опустился на стул. — Я приехал к вам, я вернулся к себе домой. Или я в чем-то провинился, что ты меня гонишь?

— Гоню тебя? — Зара медленно опустилась на стул рядом с мужем и оперла ладонью поседевшую голову. — Раньше Джурмут пересохнет, и синий олень встанет на горе, вещая смерть всему живому, чем язык мой повернется прогнать из дому моего сына. Но выслушай и тогда поймешь, почему я говорю такие слова. Когда беда пришла в наш дом, и погибла твоя жена, мы больше всего боялись, что тебя оставит рассудок. Ты уехал в Москву, а через месяц написал, что американцы приглашают твоего шефа работать в Америку, и он предложил тебе поехать с ним. Мы были рады — надеялись, что чужая земля и чужие люди помогут тебе забыть боль, и в душе твоей воцарится мир. Одна Гюля имела мужество писать тебе письма — такие, чтобы не нарушить твой покой и умолчать о пришедших на нашу землю бедах. У нас же с отцом не хватало сил брать в руки перо.