– Учтем, ваше благородие, – кивнул Ревякин. – А мы с Епихой тоже решили отсидеться в укромном месте. Наследили мы тут в одном доме. Власть она, конечно, новая, но не всегда к нашему брату расположенная. В Световидовку решили махнуть.

– Меня с собой прихватите?

– А отчего бы не прихватить, Захар Иванович. Втроем оно веселее.

Епифан Белов оказался прытким малым приблизительно одних с Радзинским лет. Темные, почти черные глаза его насмешливо поблескивали из-под падающего на лоб смоляного чуба. Его внешность настолько разительно не соответствовала фамилии, что в узких кругах он был более известен под кличкой Грач. За долгие годы, проведенные в городе, Грач избавился от деревенских привычек, зато приобрел массу новых, дурного свойства. Он беспрестанно сплевывал через губу, весьма раздражая этим Вацлава Яновича. Да и держался Грач с вызывающей лихостью урки, только что выпущенного из Владимирского централа. Тем не менее Радзинский сумел с ним поладить и даже добился его расположения лестным вниманием к байкам, которые любил рассказывать Епиха. За время пути Вацлав сумел выпытать все его тайны.

– Солонку, значит, продал?

– Может, это не солонка была, но двести рублей мне за нее дали.

– Что же так мало дали? – удивился Радзинский. – Это же грабеж среди бела дня.

– А я что говорю, ваше благородие, – сплюнул на пыльную дорогу Епиха. – Думают, если вор, так и солонка краденая. И кубок тоже.

– А ты их в лавке купил, – хихикнул Мишка. – На свои кровные.

– Так ведь у Зверя же украл, рискуя жизнью и здоровьем, – обиделся Епиха.

Если верить Грачу, то кража было совершена более двадцати лет назад, когда Епиха был сопливым пацаном, только-только приобщавшимся к воровскому ремеслу. Сначала он шустрил по соседским амбарам, но был быстро разоблачен, схвачен за руку и беспощадно выпорот по решению деревенского схода на глазах односельчан. Далеко не глупый Епиха сразу сообразил, что деревня Световидовка не то место, где он сможет реализовать свои таланты. Но для поездки в город нужны были большие деньги. Такие, каких в его крестьянской семье никто сроду и в руках не держал. Наверное, поэтому Грач и согласился проводить заезжего чудака к Горюч-камню.

– А ты знал дорогу? – удивился Радзинский.

– Так я ведь мальчонкой всю округу излазил. Хоть и бил меня батя за это смертным боем, а все же охота пуще неволи. Да и Машкин сын детей не трогает, это все у нас знают. А этот чудак себя архелогом называл.

– Археологом, – машинально поправил Грача Вацлав.

– Так я и говорю, – кивнул Епиха, – то ли чухонец он, то ли немец. Белобрысенький такой. Триста рублей мне отвалил. Сотню я заныкал, а две бате отдал. Веришь-нет, у него глаза на лоб полезли. Сроду он таких денег в руках не держал. Так и сказал мне, иди, Епифан, благославляю. Может, это отцовское благословение меня и спасло. До Горюч-камня я его быстро довел, путь-то хоженый. А далее уже он меня вел. Бумажка у него была.

– Что за бумажка? – насторожился Вацлав.

– А черт ее знает. Когда он спал, я ему карманы обшарил. Ничего я в той бумажке не понял. Я и нашу-то грамоту в ту пору не разбирал, а уж чужую тем более. Какие-то извилины там были и загогулины. Чухонец называл их лабиринтом. Вот по этому лабиринту он меня и повел.

– А что он искал-то? – спросил заинтересованный Ревякин.

– Клад, знамо дело. Вроде как еще со времен царя Гороха там зарыт. Про клад этот у нас в деревне все знали. И знали, что стережет его Машкин сын пуще глаза. Но чухонец в Зверя не верил. Говорил, что если это чудище болотное и существовало когда, то давно уже сдохло. И еще сказал этот археолог, что один тевтон уже проходил лабиринтом и захватил здесь целую пригоршню маны.

– Что еще за мана? – насторожился Радзинский.

– Не знаю, – развел руками Епиха и едва при этом не свалился с телеги на проселочную дорогу. – Был тот тевтон колдуном и оборотнем, за что его и казнили. На магистра он руку поднял.

– Какого еще магистра?

– Откуда же мне знать. За что купил, за то и продаю.

Если верить Епихе, то привел его чухонец извилистым ходом в огромную пещеру, стены которой сплошь были усыпаны яхонтами и самоцветами. Посреди той пещеры был еще один камень, светившейся голубоватым светом. А вокруг лежали черепа да кости. Целые горы черепов и костей человеческих. Но чухонец словно ничего не видел, как не видел и коробов с золотой посудой, стоящих вдоль стен. Он, как завороженный, смотрел на голубой камень, а после протянул к нему руку – и тут же упал с криком.

Епиха, уж на что был напуган, а все же склонился над чужим человеком. И тут же услышал, как чей-то голос произнес над самым его ухом:

– Не трогай его, он мой.

А чухонец уже почернел весь. И кожа с него стала сползать лохмотьями, обнажая череп и кости.

Епиха заорал дурным голосом, метнулся прочь, споткнулся, упал лицом в короб, стоящий поблизости, и бросился вон из пещеры. Опомнился он уже на поляне и тут только заметил, что держит в руках солонку и кубок.

– Я про солонку и кубок даже родному отцу не сказал, – вздохнул Епиха. – А про чухонца и пещеру рассказал все, как было. Батя наказывал мне помалкивать и отправил от греха в Питер. А про, археолога этого велел сказать, что сгинул тот в болоте. Оступился, мол, и пропал. Солонку и кубок я на околице закопал. Двадцать лет они в земле пролежали. А потом думаю, зачем добру зря пропадать? Машкин сын-то, наверное, уже забыл про мою нечаянную кражу.

– А кубок ты за сколько продал?

– Не продал я его. – Епиха вновь сплюнул на дорогу. – Жаба задавила. Такого страху натерпелся, а тут отдай не знамо кому за гроши. В мешке он лежит.

– Покажи, – облизал пересохшие губы Радзинский.

Ничего подобного Вацлаву видеть еще не доводилось. Даже в музеях. Кубок был тяжел, но все-таки не настолько, чтобы его не смогла поднять рука, привыкшая управляться с мечом. Два больших изумруда были искусно вделаны в основание кубка, целая россыпь рубинов украшала саму чашу. А по ободку кириллицей были начертаны два слова: «Будимир делал».

– Десять золотых червонцев, – враз охрипшим голосом произнес Радзинский.

– Лады, – обрадованно воскликнул Епиха. – Сыпь, ваше благородие, не жалей.

Вацлав достал золотые червонцы. Все свое богатство. Десять из них он отсчитал Грачу, пять оставшихся небрежно бросил обратно. А потом обернул чистой рубахой драгоценный кубок и бережно опустил его в саквояж.

– А к Василию Воронину ты зачем приходил?

– Васька мне ни к чему, – отмахнулся Епиха. – Просто пришла блажь в голову. Хотел Лютого соблазнить, а его дома не оказалось.

– Чем соблазнить-то? – не понял Ревякин.

– Да хоть кладом этим, – вздохнул Грач. – А то маной.