Правая нога махом завалилась в бок, однако, начальный рывок, который она смогла придать также, как и толчок левой, помогли девушке взобраться на ствол и улечься на него грудью. Иса энергично закинула левую ногу на ствол, а жвалы создания, похоже, еще более проворно схватили ее за стопу правой.

– А! – закричала Искра Тревзор не столько от боли, ибо зубцы жвал покуда не смогли разорвать аларчики, сколько от страха, поелику жук стремительно дернул ее вниз, а под грудью и руками захрустела переламываемая древесина.

Яркий голубоватый луч, упавший с небосвода, внезапно прошелся повдоль ствола, колыхнув на нем растущий кустарник, и прицельно остановился на ней. Послышался свистящий звук работающего двигателя, а жук мощнее сжав челюсти, срыву дернул на себя девушку. Древесина, заскрежетав много визгливей, яростно обвалилась под грудью. Днесь полетевшее вниз тело отозвалось болью в позвонке и одновременно подбородке, когда он врезался в булыжник, да съехав по нему, внедрился в рыхлую почву.

Свет, пришедший сверху, вспыхнул мощней, когда жвалы существа, разорвав материю аларчиков, стали кромсать правую ногу. Хотя, Ике, это всего лишь показалось, поелику ударившись подбородком о камень, она ощутила кисло-кровавый привкус во рту, дробный перестук зубов и на смену голубоватому свету, как-то и вовсе махом прилетела пунцовая, или все же темно-багряная, червленая, червчатая, стрекоза.

Насекомое ноне висело вполоборота, посему зрелось его удлиненное, стройное брюшко, где цвет был так-таки прозрачно-багряный, словно сквозь брюшко можно было увидеть степенно рассеивающиеся позади нее голубоватые испарения. Узкие, как и передние, так и задние, прозрачные крылья сейчас наглядно вырисовывали сеть из червленных жилок. Стрекоза резко крутнула только передними крыльями и тотчас подалась вверх, чуть слышимо сказав:

– Пришло время все пояснить…

А пред взором неотступно за ней следящей Искры проступила достаточно просторная комната с глинобитными стенами, полом и потолком из встык проложенных тонких жердей, чрез щели каковых проглядывали тонкие остовы трав, перемешанные с глиной. На плоской вытянуто-прямоугольной кушетке, с низкими ножками, лежал тонкий матрас, обшитый цветастой в сине-зеленую полосу тканью. Впритык к кушетке поместился широкий шкафчик с горизонтально укрепленными на стене досками, прикрытый справа тканными белыми полотнищами. На не закрытых полках виднелась стоящая глиняная посуда: цилиндрические мисы с вогнутыми стенками и плоским дном (от маленьких до почти в локоть высотой), плоские широкие блюда, с выпуклыми стенками горшки. Справа от кушетки на угловой стене располагался еще один широкий шкаф, подходящий впритык к потолку. Даже не шкаф, а мощная полка с двумя вертикальными и пятью поперечными досками наглухо укрытая тремя укрепленными на самом верху долгими синими полотнищами. На глиняном полу довольно-таки ровном, в отличие от стен, лежали цветастые, в основном, в полоску половики. Три четырехугольных, деревянных столба проходящих посередине комнаты поддерживали потолок, они были ярко расписаны в бело-красный цвет, выделяя какой-то чудной узорчатый орнамент. Еще один невысокий шкаф поместился в третьем углу комнаты, на той же стене, где стояла кушетка. Угловая к тому шкафу стена подпирала два спальных места, впрочем, не имеющих кушетку, а явленных в виде положенных друг на друга широких матрасов. В первом случае трех, во втором двух.

Кажется, саму комнату, и быт в ней Искра наблюдала со стороны четвертой стены, потому как ни ее расположения, ни стоящего на ней, ни видела. Сейчас в комнате никого не было, но стоило девушке разглядеть сие не прихотливое убранство, как справа, очевидно, вступив в нее чрез дверь, показалась Геле. Днесь это была сгорбленная, исхудавшая с болезненным румянцем щек девушка, вже лишившаяся и своей красоты, и словно самой юности. Бурая кожа лица ее иногда покрывалась мельчайшей капелью пота, а согнувшиеся плечи почасту вздрагивали, и, вторя им, не редкостью отрывисто дергалась вбок голова. Геле одетая в темно-серую долгополую рубашку с узкими рукавами, заплела черные, жесткие волосы в одну косу, и проложила ее по кругу на голове, украсив не лентами, а седыми прядями. На девушке также был повязан серый лоскут ткани, проходящий по правому плечу и перекрещивающимися концами укрепленный на левом бедре.

Искра не сразу поняла, почему Геле не много клонится вправо, а когда последняя согнулась, чтобы поставить подле шкафа деревянное ведро с водой, разглядела, что на бедре у нее находится ребенок. Перекрестие ткани поддерживало под ножками и попой дитя, от коленки до коленки, частично укрывая спинку до плеч. Это был уже большой малыш, в сероватой, прикрывающей ножки рубашонке, с черными, волнистыми, до плеч волосами, со скуластым лицом, слабо выступающим носиком, и косо поставленными темными глазками. Широко отворив ротик, ребенок запихнул в него сжатый кулачок и громко причмокивал.

– Мето, – очень нежно молвила, разгибаясь, Геле и ее сопрано, светлое, высокое, только без полноты звучания проколыхалось по комнате, сберегая в нем свою юность и любовь. Она выудила перста дитя изо рта и бережливо утерла лоскутом висящей на противоположном бедре ткани губы.

– Зачем ты радость моя, тянешь пальчики в рот? – вопросила девушка, каждым выдохнутым словом лаская собственное дитя. – А, у моей ненаглядной Мето вновь режутся зубки. Скоро, моя красавица, встанет на ножки и пойдет, а потом будет вместе с мамой работать и петь песни.

Геле резко смолкла, из ее побледневших, уже не темно-карих, а блекло-бурых радужек на щеки враз прыснули слезы, а руки самую толику приподняли дитя вверх, отчего губы коснулись волос. Слегка покачиваясь вправо… влево, и единожды разворачиваясь, девушка внезапно запела, и затрепетали те мелодичные, простые слова, ласкающие слух и волосики малого ребенка:

«Глазки поскорей закрой

Баю-баю, птенчик мой!

Будет мать тебя качать,

Сон отец твой сберегать!»

– Что ты тут развылась, – послышалась скрипучая грубая речь и ей, точно подпела створка двери, а в помещение вошел мужчина.

Он принес на плече высокую деревянную бочку, с неровными внутренними стенками, словно выдолбленную из спиленного, мощного ствола дерева. Поставив бочку подле ведра с водой, кое дотоль внесла девушка, мужчина выпрямился и тягостно задышав, добавил:

– Чего все время ноешь, стонешь? Набрюхатилась, так нет, чтоб парнем, притащила эту девку. Кому она нужна будет. Столько беды, горя семье доставила, дрянь такая!

Искра не видела лица мужчины, ибо он стоял к ней спиной, хотя черные с проседью волосы кои он носил на макушке скрученными в пучок и широкий темно-синий халат подпоясанный тканным поясом выдавал в нем определенно родственника девушки.

– Отец! Ну, что ты вновь на меня причитаешь?! – враз откликнулась Геле, очевидно, устав выносить их оскорбления и побои. – Ты же сам не позволил мне выйти за Чунту. Снарядил погоню, в которой убили моего любимого. Силой отдал за Тоилуна, хотя знал, что я уже ношу под сердцем дитя Чунты.

– Надеялся! Я надеялся, что ты лгала и все еще девица, – теперь мужчина почитай вскрикнул, и слегка развернулся.