— А что Гюйн?

— Мрачен. Он считает, что поскольку Италия больше не заинтересована в существовании Австрии как независимого государства, то в Европе нет реальной силы, которая воспрепятствовала бы Гитлеру оккупировать страну.

— Он не верит во Францию?

— Нисколько. Сказал, что Франция будет сопротивляться еще меньше, чем при оккупации Рейнской области.

— Англия?

— Гюйн понимает, что Англия без Франции не выступит. Находит, что Гитлер медлит с оккупацией Австрии только из-за Испании. А кроме того, надеется свалить правительство Шушнига изнутри.

Неожиданно Больц засмеялся.

Граф поднял брови.

— Я вспомнил одну историю, — сказал Больц. — могла бы показаться гнусным анекдотом, если б не случилась в действительности. Представьте себе, новый английский посол в Берлине Гендерсон недавно обратился на банкете в Берлине к австрийскому послу Таушицу вопросом, почему, собственно, Австрия так упрямо выступает против присоединения к Германии!

— Вы шутите! — воскликнул Топпенау.

— Нисколько! Таушиц повернулся к Гендерсону спиной и немедленно покинул банкет. В тот же вечер он сообщил о случившемся в Вену. Вена через барона Франкенштейна запросила Идена о поведении английского посла. Передают, что Иден покраснел как рак и от растерянности пролепетал, что Гендерсон сказал непростительную глупость. Прелестно, не правда ли? Министр иностранных дел признает идиотизм собственного посла!

— А Гендерсон? — спросил Топпенау.

— Что же Гендерсон? Он немедленно посетил Таушица и уверял, будто Англия всегда твердо стояла на страже австрийских интересов.

— Пикантно!

— Хорошо по этому поводу сказал граф Гюйн. Английские послы, если их крепко выругают, так же послушно меняют линию поведения, как и Риббентропы.

— Сказано точно. Но, милый Эрвин, что же остается делать послам? Они тоже не боги!

И снова оба смеялись, и снова говорили, говорили об Испании, о конфликте Гитлера с рейхсвером, опасавшимся открытого вмешательства в войну на Пиренейском полуострове, о германской и русской авиации, об укрепленых позициях под Мадридом, о политике Парижа, о соотношении сил английского и германского флотов, и граф Топпенау снова чувствовал, что все эти разговоры только - средство начать какой-то другой разговор, на который юрист почему-то все не мог решиться.

Графу казалось, что он уже догадывается, о чем то? и не решается заговорить Больц. Особенно после рассказа юриста - рассказа скомканного, с неловким смешком сказанных

О том, как заинтересовали барона Стирчеа некоторые сведения о Германии и Польше, сообщенные Больцем случайно.

— Знаете, что спросил Стирчеа? — вертя в руках рюмку и не поднимая глаз, сказал Больц. — Он спросил: неужели я держу эти сведения про себя и никогда не хотел ими воспользоваться? Конечно, я ответил, что мне это и в голову не приходило. Но, кажется, он не поверил...

Больц поднял было глаза, но тут же отвел взгляд. Граф ответил нервным смехом:

— Похоже на то, что барон предлагал вам... э-э-э... своеобразную дружбу!

Больц молчал. Отпил кофе.

— Да, — сказал Топпенау. — Таков уж мир. В бескорыстие не верит никто. Да, пожалуй, бескорыстие и нелепо. Кто действует на этой грешной земле во имя идеалов? Разве что мы с вами, дорогой Эрвин. Но зато и результат налицо: я - третьесортный дипломат, вы — изгнанник, несмотря на все ваши заслуги.

— Заслуги! — с иронией уронил Больц. — Их признают или не признают в зависимости от того, выгодно это или не выгодно тому, кто держит в руках все нити.. Ни вы, ни я этих нитей в руках не держим, граф.

— Увы!

— А нити наших судеб в руках проходимцев. Я имею в виду компанию Гитлера. Ведь он тоже пешка, вообразившая себя ферзем. Подлинные хозяева не в Берлине, граф!

— Вы, как всегда, правы, Эрвин. И трагедия умных людей заключается в том, что они понимают ситуацию, но не властны изменить что-либо.

Больц снова взял рюмку. Его крепкие, с холеными ногтями пальцы немного дрожали, поворачивая ее. Ка задось, юрист любуется игрой света в хрустальных гранях.

— Эрих, — внезапно сказал он. — Я привык видеть б вас человека, смотрящего на вещи без мещанской предвзятости, по-настоящему широко... Надеюсь, вы правильно поймете мой рассказ...

Топпенау почуял: вот оно!

— Кажется, мы всегда понимали друг друга — мягко ответил он. — Что-нибудь случилось?

— Как вам сказать...

Больц поднял голову, открыто посмотрел в глаза Топпенау. Смущенная улыбка на миг тронула четко вырезанные губы, но тут же рот Больца снова отвердел.

— Я не должен пока называть фамилий, — осторожно начал он. — Впрочем, перед вами... В общем, я говорил вам о знакомстве с главным редактором «Манчестер гардиан» Спригге. И поступил бы нечестно, не сказав, что побывал не только в редакции, но и в загородной резиденции господина Спригге, на приеме у его жены. Очаровательная женщина! Но речь пойдет не о ней. Дело в том, что у госпожи Спригге есть брат. А у брата - друзья- Все они бывшие колониальные офицеры.» Знаете, в этих людях поражают спокойствие, абсолютная увереность в завтрашнем дне, глубочайшее чувство собственного достоинства... Пожалуй, даже чувство превосходства над всеми остальными людьми в мире... Понимаете, они выглядят, как английские офицеры в фильме о Британии!

Топпенау усмехнулся:

— Чему вы удивляетесь, Эрвин? На этих людях покоится империя!

— Я не удивляюсь. Я завидую. Тем более что мое положение по меньшей мере неважно.

Не считайте себя исключением. Эрвин. Топпенау, - незавидным можно считать положение всех порядочных людей.

Это так... Да, это так!

Вы говорили о брате госпожи Спригге...

— Да.. Вернее, о друзьях ее брата... Знаете ли, их тоже весьма заинтересовали мои рассказы о Восточной Европе. В частности, о германской политике в Польше... И один из них, сэр Гарольд Бредлей, просил меня встретиться с ним тет-а-тет..

Топпенау, чтобы скрыть волнение, достал сигару, обрезал кончик.

Вы дали согласие на встречу? — спросил он как можно спокойнее.

— Да, — помедлив, ответил Больц. — Граф, я верю, что это останется между нами... Ибо разговор с сэром Бредлеем выходил за рамки обычных разговоров...

— Не беспокойтесь, — быстро сказал Топпенау. — Разве бы не считаете меня своим другом?

— Считаю, граф.. И поэтому... Вы понимаете, что с бароном Стирчеа я не произнес бы и двух слов.. Но сэр Бредлей представляет Британскую империю... Одним словом, граф.. Сэр Бредлей беседовал со мной около двух часов. А в конце.. В конце сэр Бредлей сделал мне деловое предложение. Он хотел бы, сказал сэр Бредлей, получать от меня сведения, подобные тем, какими я поделился, не случайно, а постоянно.. Он предложил мне две с половиной тысячи франков ежемесячно.