Выслушав все это, Андрес изменился в лице и зашелся таким диким криком, словно ему вырвали сердце. Он рванулся, чтобы бежать к Инесилье, но по моему сигналу Черный Мануэль с двумя помощниками крепко обхватили его, повалили на землю и не давали пошевелиться, пока он не пришел в себя. С грустью наблюдая за припадком Андреса, я рассуждал про себя, что если мы хотим забрать Инесилью у этих негров, сделать это можно только силой. Но другой возможности одолеть их, да еще убить вождя и отборных воинов племени, мне не представится, если сейчас позволить им уйти в деревню, где они подготовятся к сражению и укрепят оборону. И потому я повернулся к Вильяльфанье и подал знак. Тот поднес к губам рожок и оглушительно затрубил сигнал наступления, арбалетчики выскочили из своих укрытий в траве и принялись стрелять. Боро-Боро получил сразу полдюжины стрел в грудь, если не больше, и рухнул замертво. Его охрана бросилась наутек, кое-кому удалось спастись, но большинство настигли арбалетные стрелы и метательные ножи; раненые падали под крики солдат: „Энрике! Кастилия! За Энрике и Кастилию!“ Беглецы, ухитрившиеся обмануть смерть, схоронились в деревне, наглухо закрыли все входы и выходы, и теперь оттуда доносились надрывные вопли и перестук тамтамов.

Тогда я разрешил отпустить Андреса. Он тут же помчался к Инесилье, которая стояла среди чернокожих мертвецов, все так же обнимая сына и не решаясь бежать. Но стоило Андресу к ней приблизиться, как она сбросила с себя оцепенение, выхватила нож у ближайшего покойника и перерезала горло младенцу, а затем и себе, да с такой сноровкой, что, когда Андрес подхватил ее, у нее уже закатились глаза и почти прервалось дыхание. Следом за Андресом прибежал фрай Жорди, захлебываясь безутешными рыданиями, соборовал ее, уже мертвую, и, послюнив палец, сотворил знак креста над детской головкой. Так погибла Инесилья — и долго, очень долго и горько оплакивали ее и Андрес, и все мы, горячо ее любившие.

Но в тот момент участь Инесильи беспокоила меня меньше всего. Понимая, что на нас вот-вот набросится толпа мангбету, засевших в деревне, я распорядился поджечь траву вокруг нее — благо ветер дул в нужную сторону. Несколько наших негров занялись этим, в то время как другие пускали горящие стрелы в крыши хижин. Под ливнем стрел, обрушившимся на нас в ответ, мы потеряли четырех человек. Но вскоре деревня уже полыхала, густой дым застилал небо. Мы держались поблизости от ворот, и если кто-нибудь пытался выскочить, чтобы спастись от огня, его на месте пристреливали из луков и арбалетов. Но таких храбрецов нашлось немного, большинство пытались выбраться с другой стороны, переплыв реку, и там тоже многие гибли. Впоследствии, когда этот злосчастный день остался далеко позади, мы еще не раз видели влекомые течением трупы — гниющие, распухшие, наполовину расклеванные птицами.

Сумерки опустились на догорающую деревню. В небо фонтаном летели искры. Чтобы никто не пострадал, я велел своим отступить на пол-лиги от реки, там как раз был лесистый холм, очень удобный для лагеря с точки зрения обороны. Мы обосновались на нем, забрав с собой тела Инесильи и ее ребенка, и ночью устроили бдение — многие присоединились к Андресу и долго пели и повторяли молитвы за фраем Жорди. А наутро похоронили обоих в глубокой яме, сверху насыпали камней, чтобы до них не добрались звери, и поставили деревянный крест. Исполнив все вышесказанное, мы приняли решение поспешить оттуда прочь, делая длинные переходы в самом быстром темпе, так как опасались, что бежавшие из деревни известят о происшедшем другие племена мангбету и те ополчатся на нас — тогда мы точно против них не выстоим и все погибнем. На следующий день охотники добыли немного мелкой дичи, остальные собрали в дорогу съедобных плодов и растений (впрочем, в это время года их было совсем мало), и отряд двинулся на юг, вниз по течению реки.

Не прошло и недели, как мы ушли от реки и углубились в лесную чащу, где в течение месяца, упорно держась южного направления, почти не видели солнца за кронами гигантских деревьев. Идти было трудно, за день одолевали не больше двух-трех лиг, потому что на каждом шагу приходилось рубить толстенные лианы, обходить колючие заросли, продираться через буреломы и овраги. Люди то и дело падали, не имея возможности разглядеть, куда наступают. Телесные страдания не имели предела: чтобы защититься от москитов, слепней и мух, в изобилии населяющих сумрачные джунгли, мы обматывали головы платками и разными тряпками, но от этого жара и духота становились невыносимыми. Когда же кто-то снимал их в попытке глотнуть воздуха, москиты забирались в рот, и в ноздри, и даже в глаза. Несколько дней спустя у всех у нас уже были багровые распухшие лица, гноились воспаленные глаза, а истощение достигло таких пределов, что казалось, живыми нам отсюда не выбраться, никогда больше не увидеть простора и солнца. Пить приходилось тухлую, зловонную воду из луж, где кишели личинки москитов, от которых с животом делалось худо. То и дело мы натыкались на жутких змей и очень долго вынуждены были есть их сырыми, поскольку не имели даже чем развести огонь — да и что могло гореть в этой сырости, если отовсюду сочилась вода и от земли поднимались влажные испарения? Вот так капризная Фортуна щедро поила нас из самых ядовитых своих источников, заставляла вкушать самые горькие свои яства. В тот кошмарный период умерли от лихорадки двое арбалетчиков и четверо негров. И только мудрость фрая Жорди спасла от неминуемой гибели остальных. Постоянно разглядывая и собирая разнообразные травки, листья и плоды, он обнаружил некий кустарник с синими ягодами, к которому москиты и слепни даже близко не подлетали. Недолго думая он набрал горсть таких ягод, растолок их в ступке, накопал немного глины, смешал все это в однородную массу и ею намазал себе лицо и руки, отчего сделался даже чернее негров. Вид у него получился невероятно потешный, жаль, что нам, ослабевшим и изможденным, было совсем не до смеха. Когда он походил так какое-то время, я заметил, что москиты и впрямь перестали ему докучать. Тут нас обуяло ликование, и все как один, не сговариваясь, точно по команде, мы разбежались искать эти кустарники и, набрав синих ягод, притащили их фраю Жорди. Он их размял в своей ступочке, и мы, раздевшись донага, целиком обмазались чудотворным зельем, благодаря чему наконец избавились от назойливых насекомых. Правда, каждые три-четыре дня мазь теряла силу и приходилось наносить ее заново.

Так шли мы и шли день за днем, но джунгли все не кончались, а, напротив, будто бы становились еще гуще. И кроме множества птиц, гнездившихся на верхушках деревьев, да змей, шнырявших под ногами, да двух-трех видов мелких зверюшек, похожих на кроликов, не попадалось нам на глаза никакой другой живности — ни съедобной, ни опасной.

Некоторое время спустя многие покрылись сыпью, вызывавшей ужасный зуд, и кто слишком рьяно чесался, обнаруживал под разодранной кожей белые шарики, напоминающие отложенные гусеницей личинки. Через несколько дней у отмеченных сыпью начинался жар, и вскоре мы все заразились. Но милостивый Господь, которому мы усердно возносили ежедневные молитвы, пришел нам на помощь и отвел беду. Случилось это так: мы уже приготовились было помирать, так и не увидев солнца, когда перед нами вдруг раскинулось озеро столь огромное, что края поначалу и не разглядеть. Однако еще издалека мы заметили, как тиха и прозрачна его вода, а присмотревшись, различили и лес, и горы на другом берегу, из чего заключили что вышли все-таки к озеру, не к морю. Нарекли мы его озером Христа Милосердного, потому что упоминавшийся уже Рамон Пеньика, дружинник коннетабля, как раз накануне во всеуслышание обещал принести серебряные доблы и восковые свечи на алтарь Христа Милосердного в хаэнской церкви, если спасение будет нам ниспослано в течение суток — дольше он прожить не рассчитывал, столь плачевного состояния достигли его дух и плоть.