Я старался не давать воли эмоциям, но порой меня, конечно, захлестывало, так что я даже немного охрип. Коржаков слушал меня мрачно.

— Поганая история, — подытожил он, когда я замолчал. — Все хороши: и ваши, уральские, и наши, московские. А самое поганое, что такая же гадость по всей стране сейчас творится! Везде воровство, грабеж, передел собственности, бандитские войны, и конца этому не видно. Повылезала нечисть из щелей, и айда бить да рвать! И откуда они только взялись на нашу голову, самозванцы эти, паразиты? Терзают страну, да еще органы в свои распри втягивают! Менты давно на простых граждан рукой махнули — выживайте как можете. Они теперь олигархам служат. Кто платит, тот и командует. Резать у них на глазах будут — не моргнут. Эхма! — горько усмехнулся он. — Ведь была же когда-то великая держава! Куда делась?! Что они с ней сотворили?!

Он сделал несколько ударов, раздраженных и неточных.

— Что молчишь? — повернулся он ко мне. — Или тебе некогда было о такой ерунде думать? Ты, наверное, вместо этого серьезными делами ворочал: от Либермана с Калошиным бегал.

— Вы полагаете, что великую державу самозванцы гробят? — переспросил я. — Временщики? Что все из-за них, из-за выскочек?

— Не сами же мы себе такую кутерьму организовали! Чай, со времен татарского ига подобного бардака не было.

— При царях лучше было?

— Конечно. Россия в гору шла, боялись ее, уважали.

— Вам фамилия Скуратов говорит что-нибудь?

— Прокурор наш — Скуратов, а что?

— А Басмановы?

Он нахмурился, вспоминая.

— Переулок такой есть. А вот в честь кого назвали, убей — не помню.

— С вашего позволения, кое-что поясню. Первым нашим русским царем был Иван Грозный. Россия тогда еще только-только начинала в себя приходить после татарского ига, свой путь искала, требовались новые законы, новые формы правления. Так вот, чтоб не думалось, он создал для войны с оппозицией особую силовую структуру под названием опричнина, вы, конечно, помните еще со школы. Командовать ею он поставил неких Басмановых: отца и сына. Где он их нашел, я вам не отвечу, но развернулась семейка широко. И насиловали, и убивали, и грабили, и вырезали целыми городами.

— За какие же заслуги он им так доверял?

— А он жил с ними, обоими.

— Как жил? Как муж с женой? Брось!

— Честно. Этому есть исторические свидетельства.

— Что ж он обоих имел? И отца и сына? Выходит, он их имел, а они — всю Россию?! Фу, гадость какая! И куда ж они потом делись?

— Надоели ему, он их и казнил. Большинство выскочек либо плахой заканчивают, либо тюрьмой. Хотя есть, конечно, исключения. При Иване Грозном за пытки отвечал Малюта Скуратов — любимый царский палач, заплечных дел мастер. Очень творчески относился к своему ремеслу, всегда что-то новое изобретал. Поднялся он, как вы сами понимаете, с самого низа, но власть приобрел огромную и, в отличие от бесчисленных прочих выскочек, мирно помер в своей постели. Его зятем стал Борис Годунов, еще один выскочка, но очень умный, сумевший сделаться русским царем. Правил он в целом достойно, но как-то несчастливо; династию ему не довелось основать — помешал другой выскочка, Лже-Дмитрий, самозванец. Назвался покойным царевичем, захватил трон, годуновских детей убил, впрочем, тому еще меньше повезло: народ его растерзал...

— Ну и поделом гаденышу! Поляков сюда притащил, Москву они разграбили, в развалины превратили. Между прочим, беглый монах, не в обиду тебе будь сказано.

— Не в обиду, — подтвердил я. — И вам не в обиду. Нам всем не в обиду, что мы позволяем собой управлять таким достойным людям. Про Смутное время, которое за тем последовало, и вспоминать не хочется: кровь, грабеж, резня. Поляки, казаки, кто только страну не терзал. Потом царем стал Михаил Федорович Романов...

— Опять, скажешь, выскочка?

— Не совсем, все-таки его всей Русью избрали. Грамоту он, правда, знал плохо, умом не блистал, характером не отличался, так что страной командовали наглые родственники его матушки, женщины религиозной, но на редкость глупой. Впрочем, командовали, пожалуй, сильно сказано: Россия после Смуты в разрухе лежала. Нищета, бессилие власти, разбойничьи шайки. Городов мало, и те захвачены: одни поляками, другие шведами. Дорог нет, производства нет, один только натуральный продукт и спасал. Гонором мы, правда, и тогда отличались: иностранных послов заставляли руки царю целовать, а после он их тут же мыл — брезговал. Хорошо хоть, что трон он сумел мирно передать своему законному наследнику, Алексею Михайловичу.

— Это который Тишайший, что ли?

— Он самый. Большой был книгочей, в отличие от папы. За свою жизнь целую библиотеку собрал: аж тринадцать книг, представляете? В Европе в эту пору уже Возрождение закончилось, Микеланджело, Леонардо, Рафаэль, Петрарка, Шекспир, Монтень, все уже было. Там дворцы строят, соборы, университеты один за другим открывают, Реформация на дворе, а у нас попы на службах отсебятину несут, потому как ни читать, ни писать не умеют. Вы уж извините, я избитые вещи повторяю, которые тысячу раз обсуждались между западниками и славянофилами...

— Ничего, говори, говори, мне интересно. Так что там про Реформацию?

— Реформация, впрочем, и нас стороной не обошла. Задумал Алексей Михайлович с тогдашним патриархом несколько реорганизовать наше богослужение, к единообразию его привести. И через это похвальное начинание произошел великий русский раскол. Половина страны восстала! И опять костры, бунты, казни. И хоть царь был человеком деликатным и добрым, за что его, собственно, и прозвали Тишайшим, но эпоху эту тихой не назовешь; языки несогласным рвали, как это на Руси водится, и на кол их сажали. Дети у Алексея Михайловича были от разных жен, поэтому после его смерти вновь начались распри, за ними бунты и расправы. Наконец, Петр Первый одолел сестру Софью, запер ее в монастырь, оседлал Россию, поднял ее на дыбы и поскакал в Европу...

— Считаешь, зря? Не надо было Петербург строить на русских костях?

— Как раз в отношении Петербурга я так не считаю. Человеческая жизнь у нас искони копейку стоила, а порой и дешевле. Русских костей повсюду много закопано и часто без всякой пользы, так что пусть на них хоть красивый город стоит. Кстати, Русь в Европу не рвалась, так что Петру пришлось очередной бунт кровью заливать. Правда, он и тут новшество ввел: лично головы рубил и своих приближенных заставлял следовать его примеру. Вообразите в роли добровольного палача его современников-королей, скажем Людовика ХIV. Получается? А уж выскочек при нем столько появилось — не перечесть! Лефорты, Меншиковы, Шафировы, Ягужинские! И почти все воровали без стыда и совести. Он их и казнил, и ссылал, и лично дубинкой колотил — бесполезно.

— Отребье, что ты хочешь. Натура низкая, не переделаешь. Но среди петровских орлов были и достойные. Не только грабили, но и России служили.

— А можно служить родине, не грабя ее? Или это не про нас?