Когда часовня была закончена, решили созвать лучших на свете живописцев, дабы украсить ее стены фресками, изображающими главные события жизни святого. К несчастью, это решение отнюдь не встретило одобрения со стороны неаполитанских живописцев, которые, в свою очередь, решили, что часовня будет расписана только местными художниками, и поклялись, что всякий соперник, дерзнувший принять приглашение, горько в том раскается.

То ли не ведая об этой клятве, то ли не веря в нее, Гвидо, Доменикино и кавалер д'Арпино приехали в Неаполь. Однако кавалер д'Арпино сразу был вынужден обратиться в бегство, не взяв даже в руки кисть. Гвидо после двух покушений на его жизнь, которых он избежал только каким-то чудом, тоже покинул Неаполь. Один Доменикино, притерпевшись к непрерывным преследованиям, устав от жизни, которую его соперники сделали столь тяжкой и печальной, не слушал ни оскорблений, ни угроз и продолжал писать. Он с успехом закончил «Женщину, исцеляющую больных с помощью масла из светильника, горящего перед святым Януарием», «Воскрешение молодого человека» и уже расписывал купол, как вдруг однажды на лесах почувствовал себя плохо. Его отнесли домой: он оказался отравлен.

После этого неаполитанские художники решили, наконец, что они освободились от всякого соперничества. Но не тут-то было. В одно прекрасное утро явился Джесси со своими двумя учениками, чтобы заменить Гвидо, своего учителя. Неделю спустя оба ученика, которых заманили на галеру, бесследно исчезли, и никто больше ни разу не заговаривал о них. Тогда Джесси, покинутый всеми, потерял мужество и убрался прочь; а Эспаньолетто, Коренцио, Ланфранко и Станционе стали хозяевами положения: им достались вся слава и блестящее будущее, добытые ценой преступлений.

Итак, Эспаньолетто создал свою монументальную композицию «Святой, выходящий из пещи огненной», Станционе — «Исцеление святым бесноватого», а Ланфранко достался купол, к которому он огказался прикоснуться, пока не будет полностью стерта роспись, начатая Доменикино, — фрески на углах сводов часовни.

В этой-то часовне, которой искусство дало своих мучеников, упокоились останки святого Януария.

Мощи хранятся в нише, устроенной за главным алтарем; ниша разделена на две части мраморной стенкой, чтобы голова святого не могла видеть его крови, — обстоятельство, при котором чудо может совершиться не вовремя, ибо, как говорят каноники, застывшая кровь разжижается при сближении головы и сосудов; закрывается ниша двумя дверьми из литого серебра, украшенными гербом Карла II, короля Испании.

Эти двери запираются двумя ключами: один хранится у архиепископа, а другой — у сообщества так называемых уполномоченных сокровищницы, выбранных по жребию среди знати. Как видим, святой Януарий располагал свободой не более, чем дожи, которые не могли покинуть пределы города и выходили из своего дворца только с разрешения сената. Если такое заключение имело свои неудобства, то у него были и преимущества: святой Януарий выигрывал в том, что его не беспокоили в любой час дня и ночи, как сельского лекаря. Заодно с ним выигрывали каноники, диаконы, младшие диаконы, церковные сторожа, ризничие — все, вплоть до маленьких певчих соборного хора, которые хорошо знали превосходство своего положения над своими собратьями, призванными обслуживать других святых.

Однажды во время извержения Везувия, когда лава, вместо того чтобы следовать своим обычным путем, то есть восьмой или девятый раз обрушиться на Торре дель Греко, двинулась на Неаполь, вспыхнул мятеж среди лаццарони; им-то как раз меньше других грозили потери, но они оказались во главе восстания, как видно, по традиции. Они бросились к архиепископству, требуя, чтобы голову святого Януария вынесли навстречу огненной лаве. Однако удовлетворить их требование оказалось не столь уж легким делом. Святой Януарий был заперт на два ключа: один находился у архиепископа, в это время объезжавшего свою епархию, другой у уполномоченных, которые, пытаясь спасти собственные ценности, метались в разные стороны.

По счастью, дежурный каноник был человек находчивый и гордившийся высоким положением, которое его святой занимает на небе и на земле. Он вышел на балкон архиепископства, откуда видна была вся площадь, запруженная народом, и сделал знак, что хочет говорить. Покачав головою, будто удивленный дерзостью собравшихся, он повел такую речь:

— Эй вы, дурачье вы этакое! Что вы тут вопите: «Святой Януарий! Святой Януарий!», словно кричите: «Святой Фиакр!» или «Святой Криспин!» Поймите, канальи: святой Януарий — это синьор, он себя не побеспокоит ради невесть кого!

— Вот те на! — нашелся какой-то умник. — Иисус Христос всегда беспокоил себя ради первого встречного! А если я попрошу о чем-нибудь Господа Бога, разве он мне откажет?

Каноник рассмеялся с видом крайнего презрения.

— Вот тут-то ты и попался! — сказал он. — Чьим сыном был Иисус Христос, позвольте вас спросить? Сыном плотника и бедной девушки. Иисус Христос попросту лаццароне из Назарета, а вот святой Януарий — это дело другое! Он сын сенатора и патрицианки. Стало быть, сами видите, Иисус Христос ему не чета! Идите просите Господа Бога, коли есть на то охота! А что до святого Януария, то я вам говорю: вас может собраться в десять раз больше и вы можете орать в десять раз громче, да только он не тронется с места, потому что имеет право не беспокоить себя!

— Верно! — заговорили в толпе. — Пойдем лучше просить Господа Бога!

И толпа отправилась просить Господа Бога, который, не будучи действительно таким аристократом, как святой Януарий, покинул церковь святой Клары и отправился в сопровождении толпы лаццарони туда, где требовалось его милосердное присутствие.

Но то ли Господь Бог не хотел действовать в ущерб правам святого Януария, то ли не имел власти повелеть лаве вернуться в свои берега, как он повелел это морю, но поток лавы продолжал катиться вперед, хотя ее заклинали именем святых даров и пресуществления.

Итак, опасность ежеминутно возрастала, крики людей становились все громче, как вдруг мраморная статуя святого Януария, возвышавшаяся на мосту Магдалины, дрогнула и правая рука святого, прижатая к сердцу, отделилась от груди и властным жестом простерлась вперед, останавливая лаву, как сделал это Нептун, усмиривший бушующий океан словами «Quos ego!» 16.

Лава остановилась.

Понятно, сколь возросла слава святого Януария после этого нового чуда. Король Карл III, отец Фердинанда, сам был свидетелем этого факта. Он стал изыскивать способ почтить святого. Но это оказалось делом нелегким. Святой Януарий был знатен, святой Януарий был богат, святой Януарий был свят, святой Януарий — он только что доказал это — был могущественнее самого Господа Бога. И король дал святому Януарию звание, на которое тот, надо думать, никогда даже не посягал: он назначил его главнокомандующим неаполитанских войск с жалованьем в тридцать тысяч дукатов.

Вот почему Микеле, не кривя душой, мог ответить Луизе Сан Феличе на вопрос, где Сальвато: «Он дежурит в охране главнокомандующего до половины одиннадцатого утра».