Она неопределенно взглянула в окно, относя свое замечание о красоте к саду и к деревьям с тяжелой листвой середины лета. Однако ее медлительный взгляд обошел комнату.

— Можно, я спою вам попозже, дядя Эдгар. Сегодняшний вечер, кажется, специально предназначен для пения, я едва ли знаю почему.

— Конечно, можно, моя дорогая.

— У Фанни очень приятный голос, мистер Марш, — сдержанно сказала тетя Луиза.

— Лучше мы выйдем наружу и, может быть, услышим соловья, — сказала Амелия. — Вы любите слушать соловья, мистер Марш?

Вот теперь он оказался в ловушке между ними двумя. Фанни обнаружила, что ожидает его ответа скорее с удовлетворением, чем с болью. Боль должна была прийти позже, когда он исчезнет в теплом, темном, благоухающем саду с Амелией, как он неизбежно должен был поступить, в то время как она будет петь для дяди Эдгара, или леди Арабеллы, дремлющей в своем кресле, или для Джорджа с его обожающими глазами… или для безразличной луны.

— Возможно, если открыть окна, мы услышали бы обоих соловьев.

— Браво, мистер Марш! Ответ, достойный дипломата, — зааплодировала леди Арабелла.

— Вы трус, мистер Марш! — пробормотала Фанни.

Глаза Адама встретились с ее глазами над завитой золотистой головкой Амелии. В них был странный сосредоточенный блеск, который разбил всю ее решимость и заставил ее молчать весь остаток трапезы.

Но позже, на середине песни, когда ветер из открытого окна заставлял оплывать горящие свечи, она осознала, что он и Амелия исчезли.

— Не останавливайтесь, дорогая, — сказал дядя Эдгар. Он был призрачной объемистой фигурой в кресле с подголовником. — Но, возможно, вы изобразите нам что-нибудь… э-э-э … более веселое.

Руки Фанни опустились на клавиши с резким диссонирующим аккордом. Она увидела, что комната была пуста, за исключением леди Арабеллы, погруженной в свою обычную мягкую послеобеденную дремоту, и дяди Эдгара. Даже Джордж не остался. Но Джордж был равнодушен к музыке. Его можно было простить. Никого другого нельзя было.

— Большинство песен печальные, — сказала она.

— Однако не во всех поется о смерти. Хотя, конечно, — дядя Эдгар пил свой второй бокал портвейна, — мы должны быть реалистами и осознавать свою неминуемую участь. И это напоминает мне, что теперь, когда вам почти исполнилось двадцать один, Фанни, дорогая, вы должны написать завещание.

— Завещание! Но мне нечего оставить кому бы то ни было.

— Составить его требуют приличия. В конце концов, где бы оказались вы сами, и, конечно, где оказались бы Оливия и Маркус, если бы ваши разные отцы не оставили распоряжений относительно вас. Правда, у вас нет детей. Нет и состояния. Но у вас все же есть кое-какие украшения, моя дорогая, некоторые из которых представляют определенную ценность. И ваша тетя и я рассчитываем увеличить их число. Так что однажды что-нибудь и наберется. Простите, то, что я говорю, звучит отвратительно. Некоторые думают, что, подписывая завещание, слышат стук молотков, забивающих гвозди в их гроб. Джордж составил свое перед тем, как отправиться в Крым, и, естественно, Амелия тоже сделает это позже. После того, как было написано мое собственное завещание, я прожил уже тридцать лет, и посмотрите на меня! Никаких гвоздей в мой гроб.

Фанни была ошеломлена, испытывая скорее удивление, чем отвращение.

— Что заставило вас подумать о таких вещах именно сейчас?

— Ваша песня о смерти. И то, что вы надели этот сапфир сегодня вечером. Вам, естественно, захочется самой выбрать человека, к которому он перейдет.

В этом была ирония, жуть, веселье, даже некоторая лесть, поскольку это показывало, что она не совсем была лишена собственности. Она спустилась вниз с намерением быть такой веселой, захватить все вечера в свои руки, и вот что получилось. Между ней и дядей Эдгаром состоялась захватывающая беседа о смерти!

Амелия и Адам вошли как раз в тот момент, когда она смеялась с неподдельным весельем.

— Что здесь случилось? — требовательно спросила Амелия. Весь вечер она краснела и слегка надувалась, зная способность Фанни незаметно перехватывать инициативу. — Я только успела повести Адама в сад, чтобы заставить его понюхать эту новую красную розу, которой так гордится Уильям, и, стоило нам уйти, вы с папой начинаете шутить втайне от других.

— О смерти, — сказала Фанни. — Очень веселая тема. Хотя я не думаю, что Чинг Мей нашла ее таковой. Едва ли я… — она замолчала — и что же она собиралась сказать? Ветер из раскрытого окна заставил ее сильно задрожать, и это вышибло у нее все мысли. Погасла одна из свечей, стоявших на пианино. Комната показалась слишком темной, все лица слишком сосредоточенно смотрели на нее.

Джордж и тетя Луиза тоже вернулись в комнату и собирались спросить, что происходит, но слова замерли у них на губах. Это был странный застывший момент, без всякого смысла и причины. Почувствовал ли кто-нибудь, кроме нее, что совершенно неожиданно Даркуотер предательски превратился в проклятое место?

Кто-то был рядом, человек, который слишком много думал о смерти. Неужели это имя, Чинг Мей, было причиной молчания?

Бал Амелии должен был состояться всего через шесть недель, а Хэмиш Барлоу, адвокат из Шанхая, прибывал примерно через месяц. Все, казалось, были на грани. Дядя Эдгар, вероятно, обдумывал, как он собирается объяснять мистеру Барлоу смерть Чинг Мей, а тетя Луиза постоянно суетилась с приготовлениями к балу.

Наконец, вместо того, чтобы совершать частые наезды в Плимут, портниху, мисс Эгхэм поселили в доме, и теперь Амелия делила свое время между примерками, поездками верхом в обществе Джорджа или в одиночестве (были ли у нее назначены свидания, когда она уезжала одна?) и прогулками вокруг с мечтательным выражением на лице.

Адам Марш сдержал свое слово по поводу детского пикника, и Амелия, которая до сих пор считала Маркуса и Нолли скорее помехой, внезапно обнаружила, что не может упустить такую приятную поездку, и была уверена, что и для нее найдется местечко в рессорной двуколке, запряженной пони.

Фанни показалось, что Адам был несколько обескуражен, встретив их на перекрестке дорог. Но если это и было так, его плохое настроение мгновенно исчезло, и он приветствовал их сообщением, что если они проедут по ведущей вверх дороге, то немного дальше он обнаружил подходящее местечко, укрытое от ветра. Под прикрытием скального выступа они разостлали на траве свои пледы и приготовились погреться на солнышке. Амелия захватила с собой зонтик от солнца, легкомысленную штучку из лиловых кружев. Она сказала, что Фанни должна быть счастлива иметь такой цвет лица, которому не вредит солнце, она могла даже сбросить свою широкополую шляпу. Ее собственная кожа была настолько нежной, что без защиты сгорела бы дотла, а поскольку приближался ее бал, то мама постоянно выговаривала ей по поводу ее внешнего вида.

— Как ужасно быть женщиной, — сказала она, глубоко вздыхая.