Полный обман.

Необычайная сила – это то, что лучше всего прячет наличие силы еще большей.

– Я начну обратный отсчет с десяти. Когда я скажу «zero, go!»[35], ты побежишь через лес, туда, назад. Твоя сумка готова, я еще утром ее собрал, в ней лежат фонарики, батарейки, компас, вода, печенье, злаковые плитки, маленький бинокль, при помощи которого можно видеть в темноте.

Она посмотрела на меня черными глазами, полными огня убежденности:

– Вы знали? Вы все подготовили, так? Но почему?

– Не переживай, Люси. Ты улетишь к Материнскому Кораблю, я вскоре последую за тобой. Остальное не важно.

Две или три секунды тишины, ожидания, полной неподвижности. Звезды и те, наверное, разговорчивее. И подвижнее.

Мы – ночь. Ночь, предшествующая ночи.

Мы смотрим друг на друга. Она – моя дочь. Я – ее несуществующий отец. Она – уже не совсем человек. Я им никогда и не был.

Минута расставания, минута прощания, надеюсь, ненадолго, пусть мы и не знаем, насколько долго.

И тут рождается жест, совершенно не рассчитанный заранее, совершенно неожиданный, не сопровождаемый ни единым словом. Такое нельзя предвидеть, такое абсолютно невозможно запланировать. Этого, по определению, не отметишь ни в одной карте, это сметает в кучу все цифры. Это огонь, который ничего не освещает снаружи, но озаряет все у тебя внутри.

Поцелуй. Объятие. Я в последний раз держу ее в своих руках, мы покидаем пылающую башню, готовую обрушиться.

В этот вечер я прижимаю ее к сердцу в тот момент, когда мы собираемся покинуть эту Землю, все обитатели которой пытаются помешать нашему уходу. Кожа моей шеи снова чувствует соленую воду нескольких слезинок, словно вытекших из лунного озера.

Это моя дочь. Здесь мы с ней расстанемся. Мы соединимся через световые года.

– Теперь я начну считать… Готова?

Я не стал ждать ее ответа. Я спокойно, с размеренностью компьютера, отсчитал до рокового «GO». Она бросила на меня последний взгляд, полный черного огня и текучего льда. Потом бросилась бежать. Очень быстро.

Она понеслась как ракета. Я услышал крики людей, разбежавшихся по лесу вокруг «доджа». Лучи нескольких прожекторов наткнулись на Люси, потеряли ее и снова нашли. Я поднялся над решеткой радиатора и открыл огонь.

Я выстрелил шесть раз. Полный объем магазина и одна пуля в стволе. Два выстрела влево, два – в середину, два – вправо.

Это сразу умерило пыл господ из правительства.

Сразу, но только на время.

В ночи отрывисто зазвучали голоса. Какие-то оклики. Приказы. Насколько я понял, больше при помощи слуха, чем зрения, я разбил лобовое стекло одного из внедорожников, мигалку патрульного «шевроле» и одну из его передних фар. Это вышло, в общем-то, случайно. «Ремингтон» двенадцатого калибра имеет широкий радиус обстрела, я зарядил его патронами на крупную дичь, размер «ноль-ноль двойной максимум». Ими можно завалить лося, отстрелить человеку голову, разнести мотор «V-8» на куски.

Особый звук этих снарядов напоминает стрельбу гаубицы[36]. Основное его достоинство – устрашение.

Устрашение на самом деле только тех, для кого любое оружие в диковинку.

Но это не наш случай. Для этих людей как раз именно то, что в той или иной степени не похоже на какое-нибудь вооружение и является чем-то странным.

Потом, через несколько секунд тишины, молчание леса взрывает не выстрел гаубицы.

А ливень металла.

Мой мозг – калькулятор ночи. Я быстро и очень точно насчитываю шестьдесят восемь снарядов, врезающихся в обшивку моей машины и продырявливающих ее. Еще семнадцать растворяются в природе. Ливень агрессивен, звонок, стремителен. Стекла рассыпаются в пыль. Зеркала взрываются облачками инея. Пробитые шины с громким свистом сдуваются практически одновременно. Двери и крылья дрожат от ударов, я слышу, как лопаются сиденья, как разлетается на тысячи кусков оборудование для кемпинга, как разлетаются пластиковые и виниловые фрагменты приборной доски.

Нет, я их совсем не успокоил. Создается впечатление, что я их просто вывел из себя.

Мне кажется, что то, что сейчас произойдет, взбесит их еще больше.

– Если вы не прекратите огонь, мы нанесем ответный удар! – раздается голос из-за автомобилей, стоящих в зелени.

– Немедленно сдавайтесь! Бросьте оружие и подойдите к нам с поднятыми руками! – добавляет другой.

– Не делайте глупостей, о которых вы можете потом пожалеть! Прекратите огонь и сдавайтесь! – подхватывает первый голос.

«Ах, так?» – думаю я.

Малышка действительно исчезла в тени леса, я мешаю им броситься за ней в погоню. Я одинок и вооружен, следовательно, опасен.

Я – идеальная мишень.

Я именно то, чем я хочу быть.

Я вспоминаю знаменитую реплику, прозвучавшую во время битвы при Бастоне в 1944 году. Так сказать, американскую версию ответа Кабронна, прекрасно подходящую к сложившейся ситуации.

– Дудки! – завопил я и снова встал во весь рост, чтобы выпустить еще шесть снарядов двенадцатого калибра.

На этот раз ответный металлический ливень начался немедленно.

Гудение. Свист. Удар. Вибрация. Большой оркестр из боеприпасов, симфония ночи, реквием по человеку, который человеком не является.

Пуля стандартного тридцать восьмого калибра попадает мне в берцовую кость.

Чепуха. Что они себе воображают? Любая рана, даже самая глубокая, немедленно становится объектом внимания аутомедицинских систем моего метаболизма.

Берцовая кость – смешно, честное слово!

Я просто должен дать малышке достаточно времени. Ей необходимо время для того, чтобы добраться до реки и пойти по северному берегу водохранилища Смоллвуд. Я должен дать портативной системе перемещения время окончательно вживиться в организм девочки, я должен дать время моей дочери установить контакт с зондом с Материнского Корабля. Я должен дать ей время победить Землю и выиграть Небо.

Я – снова карта и калькулятор: практически десять километров до реки, длинными перебежками, в полной темноте, среди поросших лесом холмов, правда, с призматическим биноклем ночного видения, затем еще примерно четыре-пять километров до берега водохранилища Смоллвуд.

Люси – уже не совсем человек, и с каждой минутой, с постепенным киборганическим внедрением системы перемещения, в ней остается от человека все меньше и меньше. Мгновенно составленное уравнение с параметрами. Она должна пробежать десять или двенадцать решающих километров за каких-то шестьдесят минут. Она преодолевает теперь горизонтальную башню, она должна не спускаться по погруженной в темноту лестнице, а пересечь обширную территорию, сливающуюся с ночным небом. Мне нужно попытаться выдержать осаду примерно в течение сорока пяти минут – часа. Этого, наверное, хватит. К тому моменту, в любом случае, с неба спустится луч света. Они будут слишком далеко. Они упустят слишком много времени. Они абсолютно ничего не смогут поделать.