Я рискнул, неуверенно поглядывая на настенные часы: было двадцать минут третьего. Если окажется, что я звоню в аптеку, просто разъединюсь.

У Мелании был приятный, чуть гнусавый голос, в данный момент полусонный и недовольный.

– Что стряслось, цыпа? – неохотно спросила она. – Бессонница замучила? Часов нет?

– Это Мелания?

– Кто говорит?! – на этот раз в голосе прозвучал страх. Похоже, сон как рукой сняло.

– Я друг Патриции. Она позвонила мне и попросила о помощи. Я у нее дома. Она без сознания.

– Как это – без сознания?!

– То есть без чувств, – объяснил я. – Лежит на полу, раскинув руки и ноги, на каких-то символах, повсюду горят свечи, у нее закатились глаза и изо рта идет пена. Она страдает эпилепсией?

– Вы звонили в скорую?! – крикнула Мелания.

– Нет. Сперва я позвонил вам.

– Умоляю, не звоните. У нее не эпилепсия… То есть да… Это вроде приступа, но они ей только повредят. Вы к ней прикасались?!

– Нет…

– Пожалуйста, не трогайте ее! Никуда ее не переносите и, умоляю, никуда не звоните! Господи! Не пытайтесь разбудить, иначе убьете!

– Мелания, она парит над полом.

– Что?! Умоляю, ничего не делайте! Я сейчас приеду! Боже, я живу в Варшаве… Буду через два часа! Уже еду! Ничего не делайте, прошу вас!

Она отключилась.

«Буду через два часа». Почти триста километров за два часа. На вертолете или все же на метле?

Я сидел и смотрел, как девушка парит посреди испещренного символами пола, покрытая изображениями причудливых знаков, с широко раскинутыми ногами и черными как смоль волосами, плавающими вокруг головы будто пятно вылитой в воду туши.

Два часа. Я должен ждать два часа?

Достав свой телефон, я проверил голосовую почту, прекрасно зная, что услышу, но все равно меня пробрала дрожь.

«Сообщение получено сегодня в один час двадцать семь минут».

– По-о-омоги… Умоляя-а-аю… Это я-а-а…

Пронзительный хрип, откуда-то со дна преисподней. У меня вспотели ладони.

«Сообщение получено сегодня в два часа двенадцать минут».

Только что.

– Помоги… Умоляя-а-аю… Могильно-о… По-омоги…

Могильно.

Встав, я спрятал телефон, забрал телефон Патриции и отправил Мелании СМС. Мелании, мчавшейся со средней скоростью в сто сорок семь километров в час:

«КЛЮЧИ В ШКАФЧИКЕ С ПОЖАРНЫМ ШЛАНГОМ МЕЖДУ ЭТАЖАМИ».

Домой я добрался за рекордное время.

Сполоснув лицо холодной водой в ванной, свернул самокрутку и выложил в ряд на полу мои талисманы. Тесак, обрез, горсть замшелых гильз, тщательно выбранных на разных армейских рынках. Шлем, плащ.

Вставив компакт-диск в проигрыватель, я позволил зазвучать бубнам, барабанам и колокольчикам.

Я почувствовал, как ритм начинает меня затягивать. Засасывать в себя.

Разведя миниатюрный костер в большом чугунном воке, бросил в огонь несколько кусочков смолы, после чего брызнул в него спиртом. А потом взял бутылку моей настойки и начал танцевать. Я чувствовал, как освобождается мое сознание, превращаясь в бело-синюю, отутюженную ветром пустыню, будто ледяной фирн где-то на берегах Енисея. Размеренный ритм бубна понес меня словно скачущий галопом конь.

Я иду к тебе.

Скоро буду.

Скоро…

Я был ураганом, а за мной мчался огонь. По крайней мере, так я себя ощущал, что к лучшему. Чаще всего переходил в Междумирье совершенно спокойно, с чувством обреченной меланхолии. Я делал то, что следовало делать, или не делал ничего и возвращался домой. Однако несколько раз оказался в краю Полусна, охваченный яростью, жаждой мщения и желанием убивать. Тогда под моими шагами трескались тротуарные плиты. По ту сторону все зависит от того, в каком состоянии твой дух, а не мышцы.

Марлен тоже это чувствовала и рвалась вперед, словно гусарский конь. В Могильно.

Где бы оно ни находилось.

Я ехал, рассекая тьму. Пепел и пыль оседали серым слоем на моем тяжелом плаще танкфюрера и на баке мотоцикла.

Состояние было примерно такое, как у разъяренного человека, едущего ночным автобусом. Если он устал, раздражен или болен, к нему со всех сторон лезут чудовища, облепляя, цепляясь и дергая за рукав. «Молодой ты еще, как я погляжу. Так что отвали». Или он притягивает к себе взгляд путешествующей тем же маршрутом людоедки: «Чего уставилась, курва? Что-то не нравится? В рожу не хочешь?» Однако, когда он охвачен яростью, а в его жилах течет бензин и серная кислота, может, в лучшем случае, мечтать о поводе для драки. Пьянчужки вежливо смотрят в окно, а людоедка что-то бормочет себе под нос, глядя под ноги.

Примерно так и здесь.

Поэтому ничто и никто не пытался меня задержать по дороге в Могильно. Я проезжал мимо причудливых, полных карикатурного вида халуп деревушек, мчался через дикие, исхлестанные клубами пыли поля, проносился через городки. Казалось, таинственная лихорадочная жизнь Междумирья замирает при моем приближении: стихают шепоты и необычные шорохи, тени сливаются с мраком, запираются ставни и гаснет свет. Стоило мне проехать, как вокруг наступала тишина.

В эту ночь я сам стал призраком, всадником Апокалипсиса. Кем бы ты ни был, лучше не пытайся меня остановить. Прошу тебя. Для твоего же блага.

Я еду в Могильно, где бы оно ни находилось.

По эту сторону известно, чего ждать. Всегда. Есть дорожные знаки, указатели, таблички с названиями населенных пунктов. Здесь – необязательно. Не каждый из этих предметов обладает сильным Ка, не каждый имеет значение. Иногда они попросту не существуют.

Приятной зеленой таблички с отражающими свет белыми буквами «Могильно» я не дождался. Табличка была белая, а черные готические буквы гортанно кричали «Мёгельнвальд».

Я прибыл на место.

Селение спало под тяжелыми замшелыми крышами: накопившиеся за века крестьянские призраки попрятались во мраке. Тут была всего одна улица. Сбросив скорость, я прокатился вдоль дороги. Изба за избой, некоторые сгоревшие, словно обугленные скелеты, с обвиняюще торчащей в небо трубой. Магазин эпохи Герека – плоский уродливый павильон из бетона, древняя корчма с названием на криво висящей доске над дверью. И никаких следов монастыря.

Проехав через селение, я развернулся и покатил назад, треща мотором.

Не стоит со мной играть. Не сегодня.

Распахнув пинком дверь избы, я шагнул в затхлую густую тьму, пахнущую старым сеном, капустой, пылью и клопами. Пусто. Я прошел через кухню, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте. Стол, стулья, покрытая кафелем туша кухонной плиты, у стены – кровать с большим кровавым пятном на смятой постели. Со скрипом подались двустворчатые двери в комнату.