Возможно, в глубине души он был даже доволен, что все так складывалось. Ведь он понятия не имел, как его примут в Москве. Отнесутся как к дипломату, отработавшему свой «срок» или как к самозванцу, которого и на порог НКИД не пустят? Возможно, с возвращением стоило подождать до того момента, когда на то последует «отмашка» центра. В ноябрьском (1920 года) письме Чичерину Симонов написал об этом просто и ясно: «Мое личное желание вернуться в Россию как можно скорее. Я даже думал выехать в этом месяце в Италию, но я не уверен в том, как это было бы принято Вами там. Я, конечно, предпочту быть всегда там, где больше всего необходим. Поэтому я бы предпочел уехать отсюда только с Вашего полного согласия»[321].

Несмотря на все удары судьбы, у Симонова сохранялась надежда на то, что НКИД все же даст добро на продолжение его деятельности в Австралии. Эта надежда была связана с готовившимся подписанием торгового соглашения между Великобританией и Советской Россией (состоялось 16 марта 1921 года в Лондоне), что должно было сказаться на поведении доминиона. В результате соглашения, допускал Симонов в письме министру внутренних дел, «возможно, мне придется остаться здесь» (“which may necessitate my remaining here”)[322].

Конечно, был еще один вариант, которым в последующие годы соблазнился не один отечественный дипломат – остаться в стране пребывания как частное лицо. На подобный шаг решались не только перебежчики, но также те, кто руководствовался материальными, бытовыми соображениями. Находили за рубежом высокооплачиваемую работу и разрывали связи с родным внешнеполитическим ведомством. Для Симонова подобное было исключено.

Как ему тогда смотреть в глаза товарищам рабочим, коммунистам, всем, кто шел за ним, как за представителем РСФСР? В их глазах он будет выставлен на посмешище, что для него хуже всякого наказания[323] А отношение предпринимательских кругов? Выходит он байками кормил бизнесменов о возможности взаимовыгодной торговли с Москвой? И чем ему заниматься в Австралии? Простого эмигранта возьмут на работу, а для экс-консула в такой ситуации вакансии едва ли найдутся. «Ни один предприниматель не допустит меня в свою контору»[324].

Смысл некоторых пассажей писем Симонова Чичерину прочитывается предельно ясно: не закрывайте консульство, а если уж закроете, то не оставляйте меня в Австралии. «Личные трудности меня не пугают, я к ним привык с самого раннего детства, хотя и в этом отношении я бы был теперь поставлен в крайне безвыходное положение, т. к. здесь теперь десятки тысяч безработных, и работодатели только бы засмеялись, если бы я обратился к ним за работой. Австралия слишком маленькая страна (по населению) для того, чтобы затеряться и быть неузнанным в ней. А меня слишком хорошо знают. Мое желание, конечно, вернуться как можно скорее в Россию. Я здесь задержался не по своей воле»[325].

Предположительно окончательное решение об отъезде принимается в конце августа – начале сентября 1921 года. Оно было санкционировано Москвой. В какой-то момент в руководстве НКИД перестали игнорировать своего представителя в Австралии. Помимо многочисленных доносов, о нем приходила и вполне нейтральная информация, даже из тех точек, которые, казалось, не должны были иметь ничего общего ни с Симоновым, ни с пятым континентом.

23 августа 1921 года М. М. Литвинов получил телеграмму из Тифлиса, от советского консула в Грузии Б. В. Леграна: «Сообщению делегатов русского населения Австралии городе Сиднее находится около трех лет росгражданин Петр Симонов именующий себя советским представителем. Известно ли это Наркоминделу?»[326].

Каким макаром «делегатов российского населения Австралии» занесло в Тифлис? Или никто туда с пятого континента не приезжал, а с Леграном связался из-за рубежа некто, знавший Симонов? Допустим, передал его просьбу напомнить о себе руководству наркомата.

Документом об отзыве непризнанного консула мы не располагаем, но сохранились официальные распоряжения Москвы по организации переезда Симонова. Они направлялись главам советских миссий: Воровскому в Рим, Керженцеву в Стокгольм и Ганецкому в Ригу.

С выездом помог Гроссарди. «Итальянский консул относился ко мне в высшей степени любезно, и только с его помощью я мог выехать из Австралии, так как только он дал мне разрешение (визу) на въезд в Италию, тогда как ни одна другая страна не разрешала мне высадиться на своей территории»[327].

В сентябре Симонов навсегда оставляет пятый континент. На прощание, в порту, ему устроили обыск, длившийся в течение часа и пяти минут и осуществлявшийся шестью военными агентами[328]. Очевидно, власти хотели получить доказательства финансирования через него коммунистического движения в стране. Им и в голову не могло прийти, что представитель РСФСР за все время пребывания в стране не получил из Москвы ни пенни – ни на поддержку КПА, ни на другие нужды.

Симонов благополучно добирается до Италии, где ему оказывает гостеприимство Воровский. Какое-то время гостит в Риме. Полпред запрашивает Москву и получает согласие Литвинова на проезд Симонова. «Симонов известен. Просим пропустить в Россию»[329]. 21 октября Воровский телеграфирует в НКИД: «Наш бывший австралийский консул Симонов выехал Россию»[330].

Воровский выписал ему дипломатический паспорт, что сразу поставило Симонова в привилегированное положение. С запозданием на три года он почувствовал все преимущества дипломатического статуса. «Я был очень удивлен своим положением при проезде через Италию и центральную Европу, где вместо гонимого я оказался в положении привилегированного под защитой дипломатического паспорта»[331]. Симонов вспоминал: «Особенно поразила любезность и готовность германцев идти навстречу всем русским вообще и мне в частности, что также для меня было неожиданным контрастом по сравнению с отношением к русским со стороны так называемых „союзников“»[332].

Был проинструктирован торгпред в Латвии Ганецкий. Ему Литвинов телеграфировал 3 ноября: «Прошу пропустить в Россию, когда явится к вам бывший советский консул в Австралии Петр Симонов. Если не может оплатить проезд, пропустите бесплатно»[333].