Я вздохнул и попытался выдохнуть — медленно, не спеша. Мир действительно сопротивлялся, но зачем было командировать сюда этого… заштатного?

Как бы сказать… помягче?

— Отец Серафим! Делами подобными в отряде занимается… прапорщик Веретенников, командир 2-й роты. Благоволите побеседовать с ним. Он вас с удовольствием… м-м-м… выслушает. А я извините, спешу.

— Не в том спешка, сын мой, дабы дела суетные творить! — маленькие глаза смотрели в упор, не мигая. — Спешка требуется лишь во спасение души бессмертной…

Я закусил губу. Так значит…

— Отец Серафим! Знаете ли вы, кем сотворен этот Мир?

Во взгляде его мелькнуло удивление, но голос остался тверд:

— Истинно знаю, сын мой! И готов…

— Не готовы. И не знаете, — поморщился я. — И лучше вам, честно говоря, не знать.

Его рот отверзся, но я решил не продолжать. Пусть сам разбирается с вопросом о распространении клавишно-духовых инструментов! Или спросит у Хивинского…

Хивинский? Да, сначала к нему, к ценителю футуризма! И с поручиком надо поговорить, и с его донцами. Я же с ними даже не познакомился…

* * *

— Да мы вас знаем, господин капитан! Кто ж Филибера не знает? Мы же из-за Миуса, отсель рукой подать. Наслушались!..

— …И навидались! Наелись даже. К нам не один Подтёлков, язви его в жилу, захаживал, но и морячки краснопузые — от Сиверса. Только в нашей станице пятерых расстреляли и штыками покололи, еще дюжину в заложники взяли. А уж грабили!..

— С зуавами, господин капитан, деда мой, царствие ему небесное, еще в Крымскую войну переведывался. Самые, говорил, лихие головы, башибузуки прям. Ну, теперь мы и сами, значит, ничуть не хужей…

— Вы не верьте, Микола Федорыч, что Дон большевикам поддался. Спит он пока, да мы не спим, проснулись кубыть. Сдюжим, все, чего велите, исполним. Только… Спор у нас, уж извините, зашел. Фамилие ваше, стало быть, Кайгородов? Приметное оно дюже. Уж не с Алтая вы, не из тамошней казары родом?

* * *

— Николай Федорович, не волнуйтесь. К полудню 21-го я буду в Глубокой. Если вы с отрядом не успеете, атакую сам. Говорите, гаубичная батарея? Ничего, было у меня нечто похожее под Ковелем. Возьмем в шашки. Мне, как… дарвинисту не положено клясться, но я могу поручиться именем Малаки Тавуса, пусть царствует Он вечно-вековечно. Да не увижу я гору Лапеш, где ждут Семеро, да стану я добычей Змеиного царя, если… Ну, вы понимаете.

— Чар-яр, поручик!

— Чар-яр, бояр!

* * *

Бронеплощадка, осиротелый Норденфельд… Нет нашего канонира! Пулеметы при двух последних цинках патронов, трехдюймовки Рождественского Деда — какие взять, какие оставить? Консервы и сухари — паёк на двое суток, пополнить так и не успели. Лекарства, лекарства, лекарства… Спирт есть, и то спасибо.

Трое юнкеров больны. Оставить? Где оставить? В поселке нет даже фельдшера.

Паровозы, наша железнодорожная команда, без которой мы бы давно пропали. Запасные рельсы, инструменты… Хватит? Не хватит?

…Кленович Ольга Станиславовна. Дать ориентировку по телеграфу? Профсоюз обещал помогать — и пока помогает. Но Антонов стал сажать на станциях своих телеграфистов, если перехватят…

В желтой пачке — последняя папиросина. Salve!

Что еще?

— Господин капитан! Николай Федорович! Вторая рота… Они говорят… Они уходит!

— Понял, Сергей, не волнуйтесь так. Я иду.

2-я Социалистическая. «Смело друзья, не теряйте бодрость в неравном бою…» Да, конечно.

* * *

Стояли ровно, не дыша, как и положено на последнем параде. Винтовки у ноги, патронные ленты — крестом поверх полушубков и шинелей, лохматые шапки — до самых нахмуренных бровей. Ожившая старая фотография, не хватает лишь красного знамени…

Вот и оно! Не знамя, правда — значок у флангового. Но и его достаточно. Намекают? Да чего там намекают, все прямо в лоб.

— Гражданин Кайгородов. 2-я Социалистическая рота провела митинг, на котором единогласно принята следующая резолюция…

Однорукий прапорщик Веретенников в это утро хрипел даже страшнее, чем тогда, на перроне Лихачевки. Шарф ему подарить, что ли?

— …Бывший войсковой старшина Голубов является верным сторонников социалистической демократии и выступает за создание однородного левого правительства Донской области. Центральный комитет социалистов-революционеров ведет в настоящее время переговоры с социалистическими элементами Дона, поэтому военные действия полностью противоречат…

Ветер стих, но красный флажок в руке флангового чуть заметно подрагивал. Все было ясно. Дальше можно не слушать.

Я поднял ладонь, шагнул вперед — прямо на замерший в холодном напряжении строй.

Умолк однорукий.

— Патронов нет, нет снарядов — я говорил негромко, даже не стараясь повысить голос. — Юнкера пойдут в штыковую. Я пойду вместе с ними…

Мир сопротивлялся. Пружинил. Не хотел меняться. Он имел на это право.

— …А вам я пришлю попа. Авось, отпустит грехи — за то, что помогали «кадетам» и прочим врагам трудового народа. Как там в вашей песне? «Гимн нам народ пропоет, добрым нас словом помянет, к нам на могилу придёт»? Могу лишь позавидовать — от нас не останется могил. Все! Война окончена — всем спасибо. За расчетом — к юнкеру фон Прицу.

Повернулся, поправил башлык, на миг закрыл глаза, впуская в Мир веселых золотистых чертиков.

Что-то крикнули в спину — растерянно, с обидой…

Слушать я не стал.

Лабораторный журнал № 4

16 марта.

Запись восьмая.

На нашей площади Свободы намечается очередное побоище. Полно милиции — еле прошел к Университету. По краям агитационные палатки с флагами, крепкие молодые люди в полной боевой, пресса с телевидением в предвкушении. Все из-за того, что некий киевский гастролер возжелал прямо с площади обругать правительство. Зрелище привычное, упомянул же я его, поскольку подобные танцы с саблями, на которые лично я давно не обращаю внимание, очень интересовали Второго. Почти в каждой записи упоминание о политике. Не раздражает, но все-таки отвлекает.

Второй — человек желчный и скептически настроенный. Подозреваю, что в глубине души он считал Q-реальность очередным псевдонаучным шарлатанством, по крайней мере, до первого своего «погружения». Что любопытно, разнося в клочья «псевдонауку», Второй сосредотачивается не на шарлатанах, а почему-то на ученых. Странно и даже обидно. Все направления ноосферных исследований с самого начала четко позиционировали свое отношение к мистике, оккультизму и прочим Блаватским. Опыт, эксперимент, проверяемость результатов, воспроизводимость — критерии самые четкие и жесткие.