– Мисс Татлок, я вынужден настаивать на вашем присутствии, – горячо проговорил он. – Его светлость, будучи тяжело больным, выразил желание вас видеть.

– Но я его совсем не знаю, – возразила Шарлотта, понизив голос и поглядывая на дверной проем. – И приехала только потому, что поверила слухам о его кончине.

– Я еще жив, – послышался голос герцога. – И раз уж вы приехали, то могли бы зайти. Сейчас я как раз в здравом уме, слава Богу.

– Нет! – воспротивилась Шарлотта.

Но человек с кроличьим лицом наклонился к ней и прошептал:

– Пожалуйста, мисс Татлок, выполните его просьбу хотя бы из милосердия. Он целых две недели не желал никого видеть.

Почему бы и нет, подумала Шарлотта, раз бедный герцог уже при последнем издыхании? Помощь страждущим и умирающим, конечно, не ее стезя, но отказывать в подобной просьбе – грех.

– Я скажу вашему кучеру, чтобы он ждал за парком, – продолжал неизвестный, по-видимому, камердинер герцога. Похоже, он понимал, что, посещая одинокого мужчину, да еще в спальне, Шарлотта становится злостной нарушительницей светских приличий.

– Я приехала на извозчике, – уточнила Шарлотта. – Если вам нетрудно, просто отпустите его.

И она решительно прошла мимо камердинера в герцогскую спальню.

Флетч не мог заставить себя пойти домой. Возвращение под родную крышу давалось ему день ото дня все труднее и труднее – ведь там обосновалась его теща, леди Флора, которая практически не покидала насиженное место. Гостиную теперь всегда наполняли ее многочисленные светские приятельницы, ароматы их крепких духов и негромкий смех. Если герцог отваживался ужинать дома, то всякий раз поражался обилию непривычных блюд и прислуживавших за столом незнакомых слуг. У него даже сложилось впечатление, что большая часть старой прислуги уволилась. Дом теперь даже пах по-другому – благовониями.

– Все дело в ароматизированных свечах, – объяснил Куинс, когда Флетч спросил его об этом. – Леди Флора желает, чтобы каждая комната пахла по-своему.

Таким образом, в доме невозможно было нормально дышать – выходя из удушливой приторной атмосферы одной комнаты, Флетч сразу же оказывался во власти других ароматов, не менее удушливых и приторных.

Еще одним неприятным открытием стала поразительная осведомленность тещи о его делах и встречах. Однажды он отправился к премьер-министру Питту в «Судебные инны»,[13]а вечером того же дня леди Флора уже выступила с комментарием на тему политики премьер-министра в Индии. В другой раз Флетч совершил конную прогулку с Гиллом, и что же? Вечером леди Флора заявила, что Гилл уже староват для своих коротких штанишек.

– Он не носит никаких коротких штанишек! – оборвал ее Флетч, гадая, уж не сошла ли она с ума.

– Это всего лишь деликатный намек на то, что графу пора повзрослеть, – улыбнулась леди Селби. – Я слышала, что он, словно девица, пробует силы в живописи, пишет портреты. Простите мою неделикатность, но создается впечатление, что у него даже нет женщины.

Флетчер не желал прощать неделикатность тещи, хотя, разумеется, не мог об этом сказать. По правде говоря, он был бы рад совсем не видеть леди Флору – ни за завтраком, ни за обедом, ни за ужином. А как надоела ему привычка тещи с самым озабоченным видом поджидать его по вечерам! Причем, как заметил герцог, лицо почтенной леди всегда выражало именно озабоченность, и никогда – любопытство, наверное, потому что леди Флора отлично знала, где он был и что делал.

Иногда она мимоходом говорила Флетчу, куда направляется и какие изменения внесены по ее инициативе в убранство той или другой комнаты.

– А вы посоветовались с Поппи? – спросил он однажды, когда леди Флора сообщила, что собралась менять портьеры в маленькой гостиной в восточной части дома на более яркие.

– Поппи? – переспросила почтенная дама с таким испугом, как будто Флетч упомянул самого короля Георга. – Разумеется, нет.

И она удалилась с таким видом, словно ей только что явился призрак дочери.

Неудивительно, что ее поведение казалось герцогу очень странным.

Сам он не видел жены уже несколько месяцев. Занятый самоутверждением в качестве члена палаты лордов, он не искал с ней встреч специально, но бывал на каждом достойном внимания вечере, на каждом приеме, где должна была быть и Поппи, однако они ни разу не встретилась. Похоже, она по-прежнему жила у Джеммы… А может быть, и нет. В общем, Флетчер ничего точно не знал – слухи о ней до него не доходили.

Лишь однажды он получил осторожное письмо от своего банкира, извещавшее об открытии в банке отдельного счета ее светлости. Разумеется, Флетч тотчас распорядился перевести на этот счет кругленькую сумму, полагая, что таков долг каждого джентльмена, покинутого женой. Вообще-то никого из его друзей жены не бросали, но он чувствовал, что правила приличий требуют от него материально поддержать беглянку.

Перед ним со всей настоятельностью встал вопрос – как жить дальше? Он знал: Поппи уверена, что он не отказывает себе в дамском обществе. Но на деле все было иначе – Флетч проводил большую часть времени в палате лордов, обуреваемый стремлением не только сделать себе имя, но и добиться изменений в правительстве, обеспечить лучшее будущее для всей страны.

А его жена в это время пребывала в уверенности, что он резвится с куртизанками, и ее это нисколько не волновало…

Мысль о безразличии жены была особенно мучительной.

Действительно, с какой стати Поппи беспокоиться? Ведь ей никогда не нравились любовные игры, и, бросив его, она ясно дала понять, что никогда его не любила.

Так зачем ему волноваться о том, где она и что с ней?

Как раз сегодня Фокс пригласил его пообедать у миссис Армистед – говорили, там весьма сговорчивые красотки.

Но нет, лучше об этом не думать…

В полутьме герцогская спальня выглядела так, словно от внешнего мира ее отделяли не стены, а серебристые потоки водопада. В середине просторной комнаты, освещенной лишь несколькими свечами, высилась роскошная кровать, вся в нежно-серых шелках, расшитых синими колокольчиками.

Вильерс лежал на подушках, мертвенно-бледный, невероятно худой. У него всегда было бледное лицо и впалые щеки, из-за чего когда-то Мей даже объявила, что он «волнующе красив», и Шарлотта посчитала это мнение справедливым. Но сейчас его бледная кожа приобрела мертвенный оттенок, истончилась и стала почти прозрачной. Когда больной приветствовал гостью слабым взмахом руки, Шарлотта заметила его исхудавшие пальцы с выпиравшими костяшками. От жалости у нее перехватило дыхание.

– Окажите мне честь, присаживайтесь, – пригласил герцог. – Благодарю вас за визит.