для небольшого прогрессивного парижского издательства, и, раз уж делать в дороге все равно нечего, она попросила разрешения Лидочки почитать вслух, проверить, так сказать, свои опусы, за которые мечтала получить премию Букера.

«…Наш дом стоял последним в переулке, ныне уже не существующем, который в этом месте раздваивался: один проезд вел на улицу Кирова (жители упорно продолжали именовать ее Мясницкой), а другой в лабиринт проходных дворов, кирпичных брандмауэров…»[22]

Лабиринт брандмауэров, — отмечало сознание Лидочки, пока еще вслушивающейся в монотонный речитатив.

«…улочек, перегороженных заборами, дошкольных площадок, напоминавших помойки, — дом заслонял своими плечами это живописное безобразие. Дом был старый, даже старинный, с оригинальным узором из кирпичей вокруг окон, который придавал им сходство с почтовыми марками…»

Как жаль, что она не дозвонилась до Андрея. В Андрее погиб следователь. Ему свойственно было искать парадоксальные сочетания незаметных фактов, сцепления ошибок и несуразностей, которые неизбежно появляются при всякой лжи, чтобы обратить внимание на слабое место в постройке, созданной для того, чтобы закрыть собою правду. Кому и зачем понадобилось убивать Аленку? Может быть, произошла роковая ошибка на фармацевтической фабрике — в пачку таблеток снотворного попала таблетка цианистого калия? А разве он бывает в таблетках? Наверное, он — порошок. Ведь Распутину его подкладывали в пирожное.

«…все были нечистыми, все давно махнули рукой на всякие суеверия и проживали не в квартирах, а в комнатах. При этом жители черных лестниц оказывались даже в выигрыше, им было удобнее таскать ведра с мусором и тазы с бельем, тогда как обитавшие на парадных лестницах не знали, куда деваться, не выплескивать же помои на улицу. Некоторые, впрочем, так и делали — вечером выплескивали помои в решетку дождевого стока…»

Лидочка понимала, что за всю дорогу до Внукова ей так и не выйти за пределы тщательного описания старого дома и гнусных обычаев его деградировавших коммунальных обитателей, ибо настоящий литератор должен ввести читателя в тягучую атмосферу плохой предвоенной жизни. На деле же дом, столь ярко запомнившийся Татьяне и задававший как бы тон всему ее литературному труду, давным-давно отошел в прошлое, замененный чередой комнат и квартир, в которых ютились и проживали Флотские. И, очевидно, основная задача бабушки и внучки, Марго и Алены, заключалась в том, чтобы не допустить к себе Татьяну, о литературном таланте которой они либо не знали, либо в него не верили. В действительности же Татьяна Иосифовна обладала определенным талантом составления слов во фразы и абзацы, способные вызвать восторг у дамы-критикессы, которая понимала, что настоящая проза должна быть туманна и не всегда понятна — этот флер и отличал талант от массовой литературы.

Татьяна сделала паузу и, отметив пальцем строчку, произнесла:

— Я не ставлю себе целью писать воспоминания. Это проза, художественное произведение, и я прошу тебя увидеть внутреннюю символику в том, что я несу людям.

— А вы в последние годы не встречались с Маргаритой? — спросила Лида, желая прекратить чтение. Оказалось, что выдерживать монотонное чтение еще хуже, чем беседовать.

— Мы не испытывали в этом взаимной нужды, — ответила Татьяна. — Я не снимаю с себя ответственность, но Маргарита, то есть моя мать, была человеком сухим и как бы замороженным, иссушенным ледяным ветром пустыни Гоби. И, ты можешь это понять, — она отдала всю свою жизнь торжеству партии, победе строя социализма. Она шла ради этого на подлости и убийства…

— Ну уж и убийства…

— Я убеждена в этом! И вот ее мир рухнул — она чутьем понимала, что наш советский социализм катится к упадку. И страшилась этого.

— После смерти Маргариты вы помирились с дочерью?

— Не совсем так. Аленка была очень похожа на свою бабушку. Да, мы виделись, разговаривали, но до определенного предела. Я делала шаги навстречу ей, но не нашла взаимности…

«Странно, — подумала Лидочка, — я только что ехала на подобной электричке, по подобной же железной дороге между бесчисленными, занесенными снегом и от того чуть более опрятными, чем осенью, дачами. Иногда к железной дороге подступали задние стенки коллективных гаражей с мусором, насыпанным у этих стенок под надписями, утверждающими, что Ельцин — еврей и ему место на плахе. Господи, я же это читала на той, Ярославской дороге. Может быть, у коммунистов есть специальные писатели антиельцинских лозунгов? Почему бы и нет? В России всегда любили материться на заборах. Есть же понятие — заборная ругань. Наверное, нет страны в мире, где заборам придавалось бы такое всеобъемлющее значение. Англичанам достаточно живой изгороди, а финну полоски валунов — сосед не зайдет без приглашения».

— Я продолжу чтение? — спросила Татьяна. В роли писательницы она теряла гонор, и в ее голосе появлялись просительные интонации. — Тебе интересно?

— Мы уже скоро подъезжаем.

— Я успею прочесть еще две страницы.

Лидочка кивнула.

И больше она не слышала чтения. Выключилась. Она смотрела в окно, для этого приходилось наклоняться вперед, потому что груда Татьяны занимала все пространство между Лидой и окном. Три дня уже держалась оттепель, и потому окна отмерзли, высохли, и можно было позволить мыслям вяло течь в голове, а самой отмечать, не задумываясь о значении виденного, что вот — бежит собака и лает на электричку, пьяный мужик уронил авоську с бутылками и сидит перед ней на корточках, две девушки спешат, скользят по тропинке, видно, сейчас будет платформа и они хотят догнать электричку и сесть на нее.

А вот и платформа. Мичуринец. Маленькая, пустая, дачная, словно далекий от Москвы разъезд.

— Наша остановка следующая, — сказала Татьяна. — Как тебе?

— Интересно, — сказала Лидочка. — Но еще рано говорить.

— Я читала Окуджаве, — сообщила Татьяна. — Он был в Переделкине и согласился послушать. На него произвело большое впечатление. А моя соседка по комнате в одном месте чуть не заплакала — она сказала, что это и ее детство.

Они вышли во Внукове — это была более крупная станция, она даже не казалась дачной. Близко к перрону подходили двухэтажные бараки, на запасных путях стояли платформы с гравием, никаких дач поблизости не было видно. Они сошли с платформы у переезда и сразу попали на шоссейную дорогу, забитую машинами. Порой приходилось отступать далеко на обочину, потому что, когда поднимался шлагбаум, сразу с десяток машин одна за другой прокатывалось по шоссе.

Татьяна обладала качеством, которому Лидочка всегда страшно завидовала. Она умела задавать вопросы и получать нужную информацию у прохожих. Она трижды останавливала аборигенов и повторяла один и тот же вопрос — где находится поселок «Наставник» и далеко ли до него идти.