Позади них с гулом, грохотом и ревом столкнулись конники. Но несмотря на кипящую битву, нильфгаардские преследователи не забыли о беглецах. Прямо на них мчались галопом трое наездников.

Ведьмак вскочил, чувствуя вздымающуюся в нем волну леденящей ярости и ненависти. Прыгнул навстречу преследователям, отводя внимание конников от Лютика. Нет, он не собирался жертвовать собою ради друга. Он хотел убивать…

Первый выдвинувшийся вперед наездник налетел на него с поднятым топором, но ведь он не мог знать, что перед ним ведьмак. Геральт легко увернулся от удара, ухватил наклонившегося в седле нильфгаардца за плащ, пальцами другой руки стиснул широкий пояс, сильным рывком стянул конника с седла, навалился на него, прижал к земле и только тут сообразил, что у него нет оружия. Тогда он ухватил поваленного солдата за горло, но удушить не смог, мешал железный ринграф. Нильфгаардец дернулся, ударил его железной перчаткой, рассек щеку. Ведьмак придавил его всем телом, нащупал на широком поясе противника короткий кинжал, вырвал его из ножен. Солдат почувствовал это и завыл. Геральт оттолкнул все еще колотящую по нему руку с серебряным скорпионом на рукаве, замахнулся кинжалом.

Нильфгаардец заорал.

Геральт врубил ему кинжал в раскрытый рот. По самую рукоять. Вскочив, он увидел коней без седоков, трупы и удаляющуюся в сторону продолжающегося боя группу конных. Цинтрийцы из лагеря разгромили нильфгаардскую погоню, а поэта и дерущихся на земле даже не заметили во мраке, заполняющем лесок.

— Лютик! Куда тебя? Где стрела?

— В го… голове… В голову вонзилась…

— Не болтай глупостей! Черт, повезло тебе… Только чиркануло…

— Я истекаю кровью.

Геральт сбросил куртку и оторвал рукав рубахи. Наконечник стрелы прошел у Лютика над ухом, расцарапав кожу до виска. Поэт то и дело прижимал к ранке трясущуюся руку, потом рассматривал кровь, обильно пачкающую ладони и манжеты. Глаза были дурные. Ведьмак подумал, что перед ним человек, которому впервые в жизни причинили боль и ранили. Который впервые в жизни видит собственную кровь в таком количестве.

— Вставай, — сказал он, быстро и кое–как обматывая голову трубадура рукавом рубахи. — Это ничего, Лютик, всего лишь царапина… Вставай, надо побыстрее сматываться отсюда…

Ночная битва на лугу продолжалась, звон железа, ржание и крики все усиливались. Геральт быстро поймал двух нильфгаардских коней, но нужен оказался только один. Лютик сумел встать, однако тут же снова тяжело уселся на землю, застонал, громко зарыдал. Ведьмак поднял его, прижал к себе, усадил в седло. Сам сел позади и погнал коня. На восток, туда, где повыше уже видной на небе бледно–голубой полосы рассвета висела самая яркая звезда созвездия Семи Коз.

* * *

— Скоро рассветет, — сказала Мильва, глядя не на небо, а на блестящую поверхность реки. — Сомы крепко белорыбиц гоняют. А ведьмака и Лютика ни слуха ни духа. Ох, не испоганил ли дело Регис…

— Не накличь беды, — буркнул Кагыр, поправляя подпругу гнедого жеребца.

— Тьфу–тьфу… Так ведь оно как–то уж так идет… Кто с этой вашей Цирей столкнется, так все одно что башку под топор поклал… Несчастье эта девка приносит… Несчастье и смерть.

— Сплюнь, Мильва.

— Тьфу–тьфу от сглаза, от порчи… Ну и холодина, аж трясет всю. И пить хочется, а в реке у берега обратно труп гниющий видела… Брр… Тошнит меня… Не иначе — блевать буду…

— На, — Кагыр протянул ей фляжку, — глотни. И сядь ближе ко мне, согрею.

Новый сом ударил на мелководье в косячок уклеек. Рыбки прыснули по поверхности серебристым градом. В лунной дорожке мелькнула то ли летучая мышь, то ли козодой.

— Кто знает, — задумчиво протянула Мильва, прижавшись к плечу Кагыра, — что будет завтра? Кто реку перейдет, а кто землюшку обымет?

— Будет, что должно быть. Отбрось дурные мысли.

— Не боишься?

— Боюсь. А ты?

— Тошнит меня.

Молчали долго.

— Расскажи, Кагыр, когда ты с той Цирей встретился?

— Впервые? Три года назад. Во время боев за Цинтру. Вывез ее из города. Нашел окруженную со всех сторон огнем. Я ехал сквозь пламя и дым, держа ее в руках, а она тоже была как пламя.

— И что?

— Пламя в руках не удержать.

— Если в Нильфгаарде не Цири, — сказала Мильва после долгого молчания. — То кто же?

— Не знаю.

* * *

У Дракенборга, реданского форта, превращенного в лагерь для интернированных эльфов и других подрывных элементов, были свои печальные традиции, созданные в ходе трех лет функционирования. Одна из таких традиций — казнь на рассвете. Вторая — предварительный сбор обреченных на смерть в большой общей камере, откуда на заре их выводили к виселице.

Смертников набиралось в камере около десятка, а вешали каждое утро двух, трех, порой четырех. Остальные ждали своего часа. Долго. Иногда неделю. Ожидающих в лагере называли «шутами». Потому что атмосфера в камере смертников всегда была веселая. Во–первых, на завтрак подавали кислое и крепко разбавленное вино, носящее на лагерном жаргоне название «Сухой Дийкстра», поскольку не было секретом, что предсмертный напиток поставлялся приговоренным по личному распоряжению шефа реданских разведслужб. Во–вторых, из камеры смертников уже не таскали на допросы в зловещих подземельях «Мойки», а стражникам запрещалось измываться над заключенными.

В ту ночь с традициями тоже все было в порядке. В камере, занятой шестью эльфами, одним полуэльфом, одним низушком, двумя людьми из королевств и одним нильфгаардцем, было весело. «Сухого Дийкстру» по общему согласию выливали в жестяную миску и хлебали без помощи рук. Такая метода позволяла хотя бы чуточку захмелеть. Лишь один из эльфов, скоя’таэль из разгромленного отряда Иорвета, недавно жестоко избитый в «Мойке», держался спокойно и серьезно, занятый тем, что выцарапывал на бревне стены надпись: «Свобода или смерть». Подобных надписей на стенах было бессчетное множество. Остальные смертники, поддерживая традицию, без конца пели «Гимн шутов», сложенную в Дракенборге песню, слова которой каждый выучивал в бараках, слушая по ночам звуки, долетавшие из камеры смертников и зная, что придет и его черед выступить в хоре.

Пляшут шуты на веревке,

Дергают петлю ритмично,

Ох, до чего же мы ловки,

Как же мы пляшем отлично.

Как же не дергать веревку,

Если солдат из–под ног

Выбьет скамеечку ловко

Сильным ударом сапог!

Звякнул засов, скрипнул замок. «Шуты» замолчали. Появление стражников на заре могло означать только одно — сейчас хор станет жиже на несколько голосов. Вопрос — чьих?

Стражники вошли группой. В руках веревки, чтобы связать руки тех, кого поведут на виселицу. Один шмыгнул носом, сунул палку под мышку, развернул пергамент откашлялся.