Чтобы утихомирить вспышки бунта, потребовались солдаты — видессианские солдаты. Хорошо зная свой народ, Император был уверен, что один вид чужеземных наемников, пытающихся успокоить видессиан, только добавит масла в огонь Поэтому римляне, халога, каморы и намдалени оставались в своих казармах, пока Комнос и его акритай наводили в городе порядок.

Марк одобрил четкие профессиональные действия своего видессианского друга.

— А почему бы и нет? — сказал на это Гай Филипп. — У него, вероятно, было достаточно времени, чтобы отточить свое мастерство на практике.

Но эти три дня не были совершенно спокойными. Имперский писец прибыл в римскую казарму, чтобы получить от римлян информацию о том, как был схвачен наемный убийца, посланный Авшаром. Другой писец, более высокого ранга, попросил Марка описать по минутам, что произошло с ним и тем кочевником, а также рассказать об Авшаре и заклинаниях, которые казд использовал в оружейной кладовой. Когда трибун-поинтересовался, к чему все эти допросы, писец пожал плечами и коротко ответил:

— Знания никогда не бывают излишними.

После чего возвратился к допросу.

… Шум и крики в Амфитеатре стали громче, когда двое слуг с зонтиками вошли через Императорские Ворота. За ними последовала еще одна пара слуг и еще одна — пока двенадцать белых зонтиков не проплыли по узкому коридору, охраняемому отрядом акритай. Раденос Ворцез гордился тем, что по званию ему полагалось двое слуг с зонтиками. Императора обслуживали двенадцать таких слуг.

Приветственные крики толпы превратились в неистовый рев восторга: из ворот вышел Император. Марк почувствовал, что арена дрожит под его ногами.

Шум стоял оглушительный. Его можно было только ощущать всей кожей, уши уже отказывались воспринимать его.

Почетный эскорт возглавлял Варданес Сфранцез. Возможно, у Марка разыгралось воображение, но ему показалось, что толпа отнюдь не приветствовала его появление.

Патриарх Бальзамон пользовался куда большей любовью и уважением. По рангу он был даже выше премьер-министра, и таким образом его место было между Сфранцезом и императорской семьей. Слушая приветственные возгласы толпы, толстый старый жрец так и расцвел, словно сирень на летнем солнышке. Его острые глаза лучились в довольной улыбке, обе руки поднялись в благословляющем жесте. Пока он шел мимо гудящего роя людей, многие пытались прикоснуться к краю его одежды, и ему пришлось несколько раз останавливаться, чтобы оторвать от себя чьи-то руки.

Туризина Гавраса в городе тоже любили. Каждому видессианину он казался чем-то вроде младшего брата. Он был близок к простому люду. Если бы Севастократор устроил драку в таверне или начал бы приставать к служанкам, ему пришлось бы оплачивать счет, как всякому другому, несмотря на его положение. Но Туризин, не несущий на себе бремени ответственности и власти, умел наслаждаться свободой в полной мере. Он медленно ехал на лошади с видом человека, облеченного высокой, но порядком надоевшей ему властью и желающего закончить церемонию как можно скорее.

Его племянница, дочь Маврикиоса Алипия, появилась непосредственно перед отцом. Она шла, гордо подняв голову, и, глядя на Принцессу, можно было подумать, что в Амфитеатре никого нет, что она здесь совершенно одна.

В ту минуту, как и на банкете, от нее исходила спокойная гордость. Марк не мог понять, было ли это ее природным достоинством, застенчивостью или простым равнодушием. Лицом к лицу с собеседником она выглядела гораздо более раскованной.

Трибуну казалось, что громче орать уже невозможно, но при появлении Императора он понял, что ошибся. Шум причинял уже настоящую боль, как будто кто-то сверлил его голову тупым сверлом.

Маврикиос Гаврас, возможно, не был идеальным императором для страны, сотрясаемой социальными бурями. Долгие поколения правителей не закрепили права его семьи на трон — он был всего лишь захватившим власть военачальником, более удачливым, чем его предшественник. Правительство Маврикиоса раздирали распри, многие из знати были настроены против него и делали все, чтобы остановить любые преобразования, способные ослабить их собственные позиции.

Но так или иначе, Маврикиос был Автократором Видессиан, и в тяжелое время народ пришел к нему. С каждым его шагом шум в Амфитеатре поднимался все выше, словно волны, вздымаемые ветром. Все вскочили с мест и громко кричали. Несколько трубачей сопровождали Императора, но в таком грохоте они не могли услышать даже друг друга. Следом за Севастосом, Патриархом и членами своей семьи, император вошел в самый центр Амфитеатра. Каждый из отрядов приветствовал его появление. Каморы и видессиане подняли луки, халога — боевые топоры и, наконец, римляне и намдалени взметнули в воздух копья.

Проходя мимо трибуна, Туризин Гаврас метнул на Марка взгляд, который тот легко понял. Хищные мысли Туризина были просты — он хотел воевать с Каздом, а Скавр проложил ему путь, и потому Марк высоко поднялся в его глазах.

Маврикиос был куда сложнее. Он сказал что-то Скавру, но вой толпы унес его слова, и Марк не расслышал их. Сообразив это, Император с досадой пожал плечами и продолжил свой путь к роструму. Гаврас задержался на несколько секунд, пока его свита, носители зонтов и прочие не подошли ближе.

Когда нога императора коснулась деревянных ступеней рострума, Марк лихорадочно начал соображать: то ли Нейпос и его коллеги-чародеи что-то сотворили с толпой, то ли уши его, наконец, не выдержали и сдались.

Тишина, звенящая до боли, воцарилась в Амфитеатре. Она нарушалась только звоном крови в ушах и далеким протяжным криком продавца рыбы: «Свежие кальмары!»

Император внимательно оглядел толпу, наблюдая за людьми, которые постепенно усаживались на длинные скамьи. Римлянин подумал, что нечего и надеяться, будто речь Императора услышат все присутствующие, но он ничего не знал о чудесах акустики, созданных видессианскими мастерами в этом Амфитеатре. Из центра арены можно было говорить так, что все, как бы далеко они ни находились, могли слышать голос.

— Я не мастер красиво говорить, — начал Император, и Марк улыбнулся, вспомнив, что примерно теми же словами и он начинал свою речь на лесной поляне в Галлии. — Я вырос среди солдат, — продолжал Маврикиос, — и провел всю свою жизнь в армии. Я научился ценить солдатскую честность и откровенность. За красивыми речами далеко ходить не надо, — он махнул рукой в сторону своих чиновников. Толпа удовлетворенно хмыкнула.

Повернув голову, Скавр увидел, как Варданес Сфранцез недовольно поежился. Но Император не стал развивать сваю мысль. Он знал, что ему необходимо добиться полного единства в этой разобщенной стране и потому заговорил о том, что было всем ясно и понятно.

— В столице, — сказал он, — мы счастливы. Здесь мы в безопасности, хорошо питаемся, защищены флотом и могучими стенами. Большинство из нас живет в этом городе давно. Вы пустили здесь корни, вы не можете пожаловаться на свою жизнь.

Марк подумал о Фостисе Апокавкосе, который медленно умирал от голода в трущобах Видессоса. «Ни один Император, — подумал трибун, — даже такой, как Маврикиос, не сможет знать о всех бедах своей страны. Но кое-что ему все же известно». Император продолжал: