— Сашка, садись за руль. Только умоляю, попробуй ехать быстрее тридцати километров в час. А я сяду назад.

Роберт нажал какую-то кнопку, и заднее сиденье стало превращаться во что-то вроде дивана-полуторки. Из меня вырвалось тихое завистливое мычание.

Ну, тридцать не тридцать, а триста восемьдесят километров мы проехали часов за восемь. Правда, сначала я свернул посмотреть на усадьбу Гатовского, редкий образец раннего модерна. Ее башенки напомнили мне башенку Шехтеля, на которую я засматривался на протяжении целых трех лет из окон кабинета физики, что явно отразилось на «качестве усвояемого материала». Роберт с этой башенкой тоже был прекрасно знаком, но на мое предложение вылезти из машины и посмотреть, помянуть «школьные годы чудесные» — с заднего сиденья раздалось что-то невнятно-угрожающее. Но в Бобруйске офицерское сердце Роберта все-таки не выдержало, и он присоединился ко мне в осмотре крепости.

Именно это грандиозное сооружение, заложенное Александром Первым, одним своим видом заставило отступить входившие в великую армию польские части Домбровского, а в эпоху Николая Первого стало одной из самых больших европейских крепостей. Там декабристы составили заговор против Александра Первого, а некоторые потом в ней же и сидели. То, что Роберт вышел оттуда всего через полчаса, говорило о многом. Мы наскоро перекусили в ресторане, занимающем здание бывшей водонапорной башни, пошутили про фразу «в Бобруйск, животное», потерли на счастье памятник Шуре Балаганову и двинулись дальше. Я дал себе слово не смотреть в зеркало заднего вида — очень уж отвлекало.

К Мирскому замку мы подъехали затемно. Вспомнился Короткевич[32].

К счастью, в отеле, расположенном в одной из замковых башен, нашелся свободный номер. Двухэтажный, с внутренним балконом, он выходил в гостиную с джакузи и обошелся нам долларов в сто.

«Знал бы, — подумал я, — только бы здесь и отдыхал».

Мои спутники немедленно полезли в джакузи.

— Присоединяйтесь, барон!

— Спасибо, виконт, я спать.

Я устроился на диване в гостиной, стараясь не обращать внимания на бурную троицу, которая за ночь умудрилась порезвиться даже, кажется, на деревянной лестнице, соединяющей спальню с гостиной. Не говоря уже о других местах, попроще.

Утро в замке было романтичным. Каменная кладка, завтрак в подвальном ресторане с расписанными сводами. Красно-белая громада замка отражалась в искусственном озере, в свое время запруженном для ее защиты. В воде плавали желтые и красные листья. Необходимость разыскивать не слишком благозвучного Николая Хвесько не помешала мне затащить друзей в замок. Квадратный, с четырьмя высоченными двадцатипятиметровыми башнями и пятой воротной, он выглядел внушительной твердыней, а сочетание красного и ярко-белого цветов придавало ей праздничный и нарядный вид. Сразу вспоминались сельскохозяйственные павильоны на ВДНХ.

На самом деле замок строился с самого начала как парадная резиденция рода Ильиничей[33]. Для ускорения строительства, как рассказала нам симпатичная дама-экскурсовод, были наняты молдавские артели. Род быстро вымер, последний граф завещал имущество сыну своего опекуна — князю Николаю Радзивиллу Сиротке[34]. Судя по приключениям князя и величине полученного им состояния, организация попечения над сиротами в Речи Посполитой была налажена отменно. Похождения Николая Радзивилла были достойны пера Александра Дюма, тем более что именно Радзивилл упустил Генриха Третьего, сбежавшего от высокой чести быть польским королем, а вместе с ним — мэтра Шико и сеньора Луи де Клермона, графа де Бюсси. Кроме дворца в Мирском замке, Радзивилл Сиротка построил знаменитый Несвижский замок, который стал столицей огромного Радзивилловского княжества. Уже другой знаменитый польский король, Стефан Баторий, даровал Несвижу Магдебургское право, а Мир так и остался второстепенной резиденцией. Впрочем, говорили, что между Несвижем и Миром Радзивиллы прокопали тридцатикилометровый тоннель. Существовало это метро или нет? Но искали его долго — ведь там, в тоннеле, по правилам исторических баек такого характера наверняка замурованы сокровища. Но мы не стали присоединяться к армиям трудолюбивых гномов, а спустились в бывшее местечко, а ныне поселок Мир.

Когда-то знаменитый ярмарочный центр, Мир был разрушен немцами почти до основания. Реставрация вернула десяткам домов черты старого польского местечка. В здании бывшей корчмы, где, по преданию, была написана песня «Когда я на почте служил ямщиком»[35], функционировал городской музей.

— Саша, ты уверен, что ты не на экскурсии? — иронизировал Роберт. — А то я могу поучаствовать: Радзивиллы мне — дальняя родня. У тех Собаньских, что с Пушкиным знались, была родня — Ржевусские. Так одна из них вышла за Радзивилла, выдающаяся была авантюристка[36]. При дворе Александра Третьего дела решала, да попросту жила с его начальником охраны Черевиным, потом ухитрилась в Южной Африке обольстить алмазного короля Сесиля Родса…

— Родса-то как? — встреваю я. — Он же своего секретаря любил[37].

— Умная была женщина. Она очень хитро втравила Родса в какие-то махинации, разругалась с ним и пошла писать книжки, подписываясь «граф Павел Василий».

— Может, и здесь ее помнят?

— Давай спросим?

— Ну кто еще будет знать всех жителей города, как не хозяин небольшого музея.

Нам повезло вдвойне. Музей оказался частным. О Екатерине Радзивилл хозяин знал, — в Мире она, увы, не бывала, а вот в Несвиже…

Он вздохнул.

Посмотрели экспозицию, повздыхали над судьбой уничтоженного нацистами и коллаборационистами населения Мира и добрались до сувенирного киоска у гардероба. Хозяин немедленно переквалифицировался из экскурсовода в продавца.