– Это моя маленькая дань моему воспитанию, инспектор. Бин – мой ребенок и моя тайна. Не могу вам передать, как это здорово – знать что-то, о чем неизвестно этой семейке, которая знает все.

Вот долбаные англичане, подумал Бовуар. Если бы он попытался выкинуть что-нибудь в этом роде, матушка огрела бы его скалкой.

– А сами они не могут спросить у вашего ребенка?

Мариана разразилась смехом. Капельки помидорного сока упали на сосновый стол перед Бовуаром.

– Вы шутите? Чтобы Морроу что-то спрашивали? И тем самым расписались в своем незнании? – Она заговорщицки подалась вперед, и Бовуар невольно тоже подался ей навстречу. – В этом-то и весь блеск. Мое лучшее оружие – их самомнение.

Бовуар с отвращением отпрянул от нее. Неужели женщина, мать может поступать так? Его мать готова была бы умереть за него, убить, если бы ему грозила опасность. Это было естественно. А то, что сидело перед ним, было неестественным.

– А что вы будете делать, когда это перестанет быть тайной, мадемуазель? Когда Бин повзрослеет? Или просто расскажет им про себя?

Будь он проклят, если спросит про пол ее чада. Он не доставит ей удовольствия, признав, что ему это интересно.

– В моем распоряжении всегда есть имя Бин, чтобы мучить ее.

– Ее?

– Мою мать.

Бовуару невыносимо было смотреть на эту женщину, которая родила биологическое оружие, нацеленное на ее мать. Он начал думать, что убили не того члена семейства Морроу.

– Кому могло понадобиться убивать вашу сестру?

– Вы имеете в виду кого-то из нас?

Это был вопрос, и на этот раз Бовуар предпочел ответить на него молчанием.

– Не смотрите на меня. Я ее слишком мало знала – зачем мне ее убивать? Она лет тридцать назад уехала. А то и больше. Но одно я вам могу сказать, инспектор. Она могла держаться от нас за тысячу миль, но она все-таки оставалась Морроу. А Морроу лгут, Морроу хранят друг от друга тайны. Это наша валюта. Не верьте им, инспектор. Не верьте ни одному их слову.

Это было, пожалуй, первое из всего сказанного ею, чему он мог поверить.

* * *

– Джулия рассорилась с нашим отцом, – сказал Питер. – Что послужило причиной, мне неизвестно.

– И вам не было любопытно? – спросил Гамаш.

Два этих высоких человека прошли по сырому газону «Охотничьей» и остановились на берегу. Озеро было серым, а дальний берег окутан туманом. Птицы выбрались из своих гнезд и ловили насекомых; время от времени с дальнего берега доносился крик гагары.

Питер натянуто улыбнулся:

– Любопытство в нашем доме не поощряется. Оно считается грубостью. Грубо задавать вопросы, грубо слишком громко или слишком долго смеяться, грубо плакать, грубо противоречить. Так что – нет, я не проявлял любопытства.

– Значит, она ушла из дома, когда ей было немногим за двадцать. Томасу было на два года больше, а вам?

– Восемнадцать.

– Точная цифра.

– Вы же знаете, я люблю точность, – сказал Питер, на этот раз с искренней улыбкой.

Он снова начинал дышать, чувствовать себя самим собой. Он посмотрел вниз и с удивлением увидел на своей рубашке крошки. Стряхнул их. Потом подобрал горсть камешков.

– Джулии такой день понравился бы, – сказал он, кидая камешки один за другим.

– Почему вы так считаете? – спросил Гамаш.

– Сегодня День Ванкувера. Она мне говорила, что погода в этот день переменчива. Сказала, что ее это устраивает.

– А сама она была человеком переменчивых настроений?

Питер проводил взглядом камешек, который «испек» четыре «блинчика», прежде чем уйти на дно.

– Была. Но я всегда думаю о ней как о девушке двадцати одного года. После ее отъезда я Джулию почти не видел.

– Почему?

Гамаш внимательно смотрел на своего друга. Он испытывал некоторый дискомфорт, допрашивая друга как свидетеля. Но дружеские отношения давали ему и определенные преимущества. Они словно оба знали, что скрывают что-то.

– Между нами нет тесных отношений. Я иногда спрашиваю себя, что будет после смерти матери. Мы приезжаем повидаться с ней, а другие – что они есть, что их нет.

– Может быть, это сблизит вас.

– Может быть. Это было бы благодатью. Но я не думаю, что это случится. Я не стремился увидеть Джулию. Да и она не стремилась нас увидеть. Она была счастлива в Ванкувере с Дэвидом и забыла о нас. И, откровенно говоря, я не вспоминал о ней месяцами. А то и годами.

– А что бы вам напомнило?

– Простите, не понял вопроса.

– Что бы могло вам напомнить о ней? Вы говорите, что не вспоминали о ней годами, но что могло напомнить вам про нее?

– Да ничто конкретное.

– Вы же знаете, я не просто веду светский разговор. Эти вопросы важны, даже если вам так не кажется.

Гамаш говорил в несвойственном ему жестком тоне, а Питер и в самом деле забыл, что разговаривает сейчас не с приятелем, а с главой отдела по расследованию убийств Квебекской полиции.

– Извините. Что могло напомнить про нее? – Он задумался, и вдруг его осенило: он понял, каким будет ответ. – Знаете, она иногда звонила. Или присылала письмо. Мы получали от нее открытки со всего света. Они с Дэвидом много путешествовали.

– Ее тянуло к вам, – сказал Гамаш.

– Только когда ей что-то было нужно. Моя сестра могла казаться милой и доброй, но она была очень практичной. Почти всегда получала то, что ей было нужно.

– А что ей было нужно? Уж наверняка не деньги.

– Нет, денег у нее хватало. Я думаю, она просто хотела сделать нам больно. Чтобы мы чувствовали себя виноватыми. Присылала открытки, изредка звонила, но ни разу не забывала уколоть, что это она сделала первый шаг. Что мы перед ней в долгу. Делалось это довольно тонко, но такие уж мы, Морроу, тонкие люди.

«Не такие уж тонкие, как ты думаешь», – подумал Гамаш.

– Мы корыстные, Гамаш. Корыстные и даже жестокие. Я знаю это. Почему, по-вашему, мы с Кларой живем в Трех Соснах? Чтобы быть подальше от всех. Я могу опознать спасение, когда вижу его. А Джулия? Хотите знать про Джулию? – Он размахнулся изо всех сил и забросил камень в стальную воду озера. – Она была самой корыстной, самой жестокой из всех нас.

* * *

Сандра погасила сигарету, улыбнулась и разгладила на себе брюки. Брюки сидели на ней в обтяжку, но Сандра знала, что на загородном воздухе материя морщится. После этого она вернулась в «Усадьбу». Столовая была пуста. В дальнем ее конце стоял поднос с десертами.

Но вдруг она краем глаза уловила какое-то движение.