Разговоры о том, что сибирский губернатор тесно общается с пленными шведами и оказывает им материальную помощь, привлекли особое внимание столичных властей после того, как 9 декабря 1717 года был издан именной указ о производстве следствия по заявлению обер-фискала Алексея Нестерова, обвинившего князя Гагарина во взятках и злоупотреблении служебным положением. Над головой «сибирского владыки» разразилась настоящая гроза. К слову, уже не в первый раз поведение князя вызывало гнев царя. Однажды он вместе с губернаторами Стрешневым и Голицыным уже сидел в тюрьме за то, что не исполнил вовремя царского повеления о поставке рекрутов и лошадей. Прошло всего несколько лет, и в начале 1715 года князю вновь пришлось оправдываться перед царем из-за подозрений в систематических кражах из китайских караванов.

Новое донесение Нестерова переполнило чашу терпения Петра, и по его распоряжению в январе 1718 года была создана особая следственная комиссия под руководством гвардейского майора Ивана Ильича Дмитриева-Мамонова, которой поручили «дело Гагарина». В ходе следствия было собрано огромное количество документов, различных выписок и постановлений. В Санкт-Петербург и Москву из Сибири прислали более сотни расходных книг. Все они прорабатывались и анализировались на основе предъявленных обвинительных пунктов, количество которых быстро достигло трех десятков. Несколько из них связывали опального губернатора и пленных каролинов. Особо опасным для князя стало обвинение в растрате казенных средств на шведов. Оно было сформулировано после того, как следователи обратили внимание на записи в расходных книгах за 1712 и 1713 годы, которые делал подьячий Филиппов. Там, в частности, было записано: «Шведам, которые присланы в Сибирскую губернию и ныне у всяких работ — 2170 человек по 4 деньги на день. Итого 15 760 рублей да в 1713 году 2079 человекам — 15 135 рублей 10 алтын. Всего — 30932 рубля 10 алтын». На допросе Филиппов сказал, что он только переписал в книгу сведения, составленные дьяком Баутиным, и не знал, правильные они или нет. На следующих допросах (вероятно, после пыток) он указал, что по первым черновым записям пленным, работавшим в 1712 году, было выдано лишь 373 рубля, а в 1713 году —411 рублей 16 алтын 2 деньги, то есть всего 784 рубля 16 алтын и 2 деньги. По его словам, эти документы забрал дьяк Баутин и отнес губернатору, который оставил их у себя.

Следствие затребовало выписки об общем количестве находящихся в этот период в Сибири шведских пленных. В ведомости, поступившей из тобольской канцелярии, было указано, что в 1711, 1712, 1713 годах «шведских арестантов» мужского и женского пола было прислано в Тобольск из разных мест 1954 человека. В том числе «унтер-офицеров, рейтар, драгун, солдат, канонеров, конюхов, хлопцев — 950 человек». Именно этим последним 950 пленным полагалось содержание от русских властей, размер которого четко указывался в другом документе: «давать шведским пленным рядовым драгунам и солдатам по 2 деньги на день да пол-осмине ржаной муке[88] на месяц человеку». Из этих выписок следователям стало ясно, что ни в 1712, ни в 1713 году физически не было более 2 тысяч работающих шведов.

Пытаясь выяснить, куда же исчезли деньги, члены следственной комиссии вызвали на допрос подьячего Степана Неелова. После нескольких допросов, он признал, что «работающим дано как указано в выписках (то есть 784 рубля 16 алтын 2 деньги. — Г.Ш.), а не работающим (то есть офицерам и статс-служителям. — Г. Ш.) выдавалось по 5 рублей и больше, и меньше», то есть прямо указал на то, что губернатор выдавал казенные деньги тем, кто не должен был их получать. Получалось, что князь не просто нарушил указ, а сознательно пошел на обман государя. Материалы допроса подьячего Гаврилы Рычкова, занимавшегося расходами в 1713 году, еще более усугубили положение Гагарина, так как он прямо сказал, что тогда выдавали «по 10 рублей и больше, и меньше» неработающим пленным. В конечном итоге показания Неелова и Рычкова были приведены к следующей формулировке: «30000 рублей в раздаче шведам не было, и 2000 в работе не было». Дело свелось к тому, что Гагарин, забрав все ведомости к себе, внес туда исправления и тем самым попытался скрыть растрату.

В январе 1719 года Гагарин был официально снят с должности и взят под стражу. На первых допросах он все отрицал, и следователи вскоре перешли к «активной» фазе. 11 марта 1721 года он был допрошен «с пристрастием», то есть его пытали и били кнутом. В результате подследственный во всем признался и написал царю «повинное» письмо, в котором каялся, просил помиловать и разрешить уйти в монастырь. Одновременно Гагарин подал прошение «всемилостивейшей великой государыне царице Екатерине Алексеевне», умоляя, в память о его щедрых подарках, заступиться перед царем. Однако все его усилия оказались тщетными. Уже 14 марта 1721 года сенаторы князь А. Меншиков, граф Ф. Апраксин, граф Г. Головкин, граф И. Мусин-Пушкин, П. Толстой, граф А. Матвеев, князь Д. Голицын, князь Д. Кантемир, барон П. Шафиров «приговорили согласно» князя М. Гагарина «казнить смертью». Спустя два дня (16 марта) в присутствии царя с приближенными и при стечении народа он был повешен под окнами Юстиц-коллегии в Санкт-Петербурге. С целью устрашения Петр запретил снимать его тело с виселицы: его перевесили за ребра на крюк и еще несколько месяцев останки этого когда-то могущественного правителя Сибири наводили страх на горожан. Пострадали и члены семьи бывшего губернатора: конфискация имущества поставила всех их в трудное положение; сын Алексей на несколько лет был отправлен на флот простым матросом. Гнев царя был настолько сильным, что были уничтожены все изображения князя, а имя его строжайше запрещено упоминать при дворе. И тем не менее молва о сказочных богатствах Гагарина, которые спрятаны во множестве кладов, прочно обосновалась в народных преданиях и песнях.

Безусловно, положение пленных во многом зависело от того, как складывались их взаимоотношения с местными властями и населением. Языковой барьер может значительно усложнить установление коммуникации, которая облегчает существование на чужбине. В этом случае особое значение приобретают посредники — те, кто владеет языками противника и по своей должности или из расположения и сочувствия к пленным помогает приспособиться к новым условиям.

История плена Северной войны наглядно подтверждает все вышесказанное. Более комфортным с точки зрения коммуникации было положение каролинов, так как в России, особенно в Москве и портовых городах, проживало немало иностранцев; многие пленники имели родственников в прибалтийских провинциях или сами были выходцами оттуда и немного знали русский язык. Все это помогало найти и получить дополнительные средства для выживания. Определенные проблемы возникли у каролинов, когда их стали высылать в восточные районы России, на Урал и Сибирь, где иностранцев было мало.

Положение русских пленных в Швеции было сложнее. За исключением иностранцев на русской службе, оказавшихся в плену, офицеры и аристократы за редким исключением не владели иностранным языком. Исключение составляли генерал-фельдцейхмейстер царевич Александр Имеретинский, который знал голландский и немного немецкий, резидент князь А.Я. Хил ков, который слабо владел немецким и чуть лучше итальянским языком[89]. Князь Долгорукий свободно общался на латыни. Небольшой профессиональный набор иностранных слов был у некоторых русских купцов и служителей. Этим исчерпывались предпосылки для формирования возможного общения со шведами и прочими иностранцами, проживавшими в Швеции. В такой ситуации каждый, кто знал русский язык, был чрезвычайно важен для пленников.